Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Должно признаться, что после смоленских битв наши солдаты очень приуныли. Пролитая на развалинах Смоленска кровь, при всех усилиях упорной защиты нашей, и отступление по Московской дороге в недра самой России явно давали чувствовать каждому наше бессилие перед страшным завоевателем. Каждому из нас представлялась печальная картина погибающего Отечества. Жители с приближением нашим выбегали из селений, оставляя большую часть своего имущества на произвол приятелей и неприятелей. Позади нас и по сторонам, вокруг, пылающие селения означали путь приближающихся французов. Казаки истребляли все, что оставалось по проходе наших войск, дабы неприятели всюду находили одно опустошение. Отчаянная Россия терзала тогда сама свою утробу.

Сделавши переход 26 верст, мы остановились на биваки [19]при селе Усвяте, не доходя Дорогобужа 8 верст.

На другой день артиллерию опять разместили по полкам. Двигаясь с места на место, войска два раза переменяли позицию; к вечеру едва устроились, как и эта позиция оказалась ненадежной. Мы здесь простояли только до утра следующего дня.

11 августа неприятель атаковал наш арьергард, и вся армия встревожилась. Нас перевели по другую сторону большой дороги, ближе к городу, где войска простояли до ночи в позиции, между тем как арьергард действовал.

В полночь на 12-е число, разложив на биваках большие огни, мы отошли 7 верст, к самому Дорогобужу. Здесь главнокомандующий, казалось, намерен был ожидать французов для генеральной битвы, ибо войска расположены были в крепчайшей позиции. Для прикрытия пушек на батареях сделали окопы. Нашей роте артиллерии досталось место на краю правого фланга, в огородах предместья. Город на горе оставался у нас почти в тылу.

В арьергарде отличались казаки незабвенного Матвея Ивановича: они беспрерывно выдерживали сшибки с неприятельской кавалерией и, по собственному их выражению, несли на плечах французов. Мы сошлись на дороге с несколькими казаками, провожавшими из арьергарда раненых товарищей своих, и вступили с ними в разговор. Они очень жаловались, что даже им стало невмочь стоять против вражеской силы; что именно сего дня (12-го числа) они шибко схватились с французами, так, что в густой пыли друг друга не узнавали. «И тут-то, батюшко, – примолвил казак, – наших пропало сотни три. Нет уж мочи держаться: так и садится, окаянный, на шею! А нéшто их пушки: только что мы приготовимся ударить на гусаров, как пустят, триклятые, в нас хлопушками (гранатами) и катышками (картечью)!.. Право, уж и Матвей Иванович откажется: воюйте себе сами как хотите».

Действительно, через несколько дней мы услышали, что атаман Платов сделался болен и уехал из армии. Такие вести были неприятны. В продолжение похода солдаты шли повесив головы; уже не соблюдалось строгой дисциплины; каждый шел как хотел и думал: что-то будет?

Офицеры, собираясь по нескольку вместе, толковали о близкой гибели Отечества, и не знали, какая участь их самих постигнет. Оружие, которое сначала несли так бодро для защиты Отечества, теперь казалось бесполезным, тягостным; притом пыль и зной делали многих солдат усталыми и заставляли уходить в сторону от дороги – на разгулье.

Под Дорогобужем мы недолго стояли в крепкой позиции. Узнав, что главные силы неприятеля стремились вверх по Днепру, для обхода нас при Вязьме, 12 августа на ночь пустились все войска опять в ретираду. Арьергард зажег мосты, и пламя от них коснулось города.

Опасаясь, чтобы нас не отрезали, мы во весь день 13 августа прошли 60 верст, к самой Вязьме.

Находившись с ротой близ Вязьмы, я полюбопытствовал съездить в город: думал, не отыщу ли тех пряников, которые столько прославили Вязьму. Город показался мне очень порядочным: много каменных домов, церквей и лавок, но все было пусто. Жители, не успевшие выбраться из города, бегали в страшной суете по улицам, а иные выпроваживали из своих дворов повозки с пожитками. Лавки были открыты; товары хотя все убраны, но еще довольно кое-что оставалось для поживишки солдатам, которые, под предлогом усталости или водицы напиться, входили в дома и хозяйничали на просторе. Не нашедши пряников, я посмотрел на суету мирскую, покачал головой и с горестью возвратился на биваки.

В ночь на 15 августа мы выступили с места и, пройдя город, расположились в виду его на позицию, около 4 часов утра. Ночью ходить нам было легче и прохладнее; притом мрак ночи скрывал печальные лица, а дремота дневная приводила в забвение всю горесть предстоящего.

На другой день прошли только 40 верст к селу Федоровскому. Арьергард расположился было в крепкой позиции перед Вязьмой, но кто-то ночью поторопился зажечь мосты, от чего занялся и город пожаром; тогда арьергард перешел в брод и стал за городом.

От Вязьмы до Царева Займища ровное местоположение весьма способствовало кавалерийским эволюциям; а потому на этих равнинах стекалось с неприятельской и нашей стороны по множеству полков разного рода кавалерии с конными батареями. Все они, в виду один другого, маневрировали и подвигались то назад, то вперед, между тем как фланкеры [20]тешились перестрелкой.

Французы не заводили горячей драки, потому что вся наша армия находилась вблизи и была в готовности подкреплять арьергард свой; сами же они, нуждаясь в продовольствии, шли отдельно колоннами по обеим сторонам большой дороги, потому что по следам нашим находили одно опустошение.

Война выходила из пределов человечества, делалась отчаянной, непримиримой, истребительной; конец ее долженствовал довести до гибели одну из двух враждующих держав. Но еще французы, в превосходстве сил своих и в торжестве духа, могли ожидать славного для себя окончания кампании. Напротив того, мы, потерявши несколько губерний, утративши половину сил своих, не бывши в состоянии остановить неприятелей ни в Витебске, ни в Смоленске, были повергнуты в глубокое уныние и помышляли единственно о несчастной участи своего Отечества. Имея силы, мы казались бессильными; имея оружие, казались обезоруженными; несколько тысяч храбрых шли рассеянно. Так настоящие бедствия Родины повергали русских в извинительную слепоту. Кто мог ожидать счастливого переворота событий? Все жаждали решительного боя как единой отрады, единого средства победой искупить спасение погибающему Отечеству или пасть под его развалинами.

В таком расположении духа находились войска, как вдруг электрически пробежало по армии известие о прибытии нового главнокомандующего, князя Кутузова. Минута радости была неизъяснима: имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала. Все, кто мог, полетели навстречу почтенному вождю принять от него надежду на спасение России. Офицеры весело поздравляли друг друга со счастливой переменой обстоятельств. Даже солдаты, шедшие с котлами за водой, по обыкновению, вяло и лениво, услышав о приезде любимого полководца, с криком «ура!» побежали к речке, воображая, что уже гонят неприятелей. Тотчас у них появилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов!» Старые солдаты припоминали походы с князем еще при Екатерине, его подвиги в прошедших кампаниях, сражение под Кремсом, последнее истребление турецкой армии на Дунае – все это было у многих в свежей памяти. Вспоминали также о его чудесной ране от ружейной пули, насквозь обоих висков. Говорили, что сам Наполеон давно назвал его старой лисицей, а Суворов говаривал, что Кутузова и Рибас не обманет. Такие рассказы, перелетая из уст в уста, еще более утверждали надежду войск на нового полководца, русского именем, умом и сердцем, известного знаменитостью рода, славного многими подвигами. Одним словом, с приездом в армию князя Кутузова во время самого критического положения России, когда Провидение наводило на нее мрачный покров гибели, обнаружилось явно, сколь присутствие любимого полководца способно было воскресить упадший дух русских как в войске, так и в народе. Что любовь войска к известному полководцу есть не мечта, а существенность, производящая чудеса, показал всему свету незабвенный для славы России Суворов с горстью сынов ее.