Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)

- Мы еще встретимся... - и заплакал от переполнявшей его обиды.

Федор прожил всю свою 18-летнюю жизнь среди простых нравов сельского быта. С детства занятый тяжелым трудом, воспитывался в рачительной, прижимистой крестьянской семье тракториста и доярки больше по дедовским, чем по книжным законам. Дедовы законы гласили, что своя рубаха ближе к телу. Не такая уж древняя память о барах и помещиках хоть царского, хоть советского времени учила не делиться с чужими, - пусть сами зарабатывают, - крепко удерживать свое.

Крепкий сельский "бычок" сразу не понравился Жорику.

В минуты прощания перед посадкой в воинский эшелон мама благословила Жорика и, тайком от всех, надела ему на шею древнего серебра фамильный дворянский прабабкин крестик. Отец же скупо - сдержанно, высоко держа породистую седую голову, крепко пожал руку, и оба ушли, не опускаясь до того, чтобы показывать людям горечь расставания.

Георгий, с тоненьким оранжевым польским рюкзачком на спине, направился к вагону и стал невольным свидетелем того, как Федора провожал отец.

Не стесняясь никого, мужик в новом "спинжаку", полосатых брюках, заправленных в сапоги, хватая сопровождавшего офицера за рукав кителя, искательно заглядывал ему в глаза и упрашивал оставить сына служить где-нибудь поближе, с простой хитрецой повышая майора до звания полковника:

- Товарищ полковник, он у нас один. А хозяин, и-и-и! И за скотиной горазд посмотреть, и на комбайну тамошним летом вымпел и грамоту получил. Да вот, товарищ полковник, посмотрите! - и мужик торопливо зашарил в кармане пиджака огромной заскорузлой ладонью, но, увидев, что офицер уходит дальше, заторопился следом, махнув рукой на неубедительную грамоту. Следом шагал здоровенный детина и противно тянул, смущаясь и стесняясь:

- Ну, фатить, батя! Ну, фатя!

Жорик презрительно усмехнулся и забрался в вагон. В окно видел, как отец с сыном, когда офицер все же ушел, едва-едва затолкали в вагон чудовищных размеров фанерный, еще времен гражданской войны, чемоданище.

В дороге выяснилось, что в чемодане продукты, запасливо уложенные материнской рукой своему "чадушке" в дорогу.

И "чадушко" весь путь до Ташкента чавкало, сопело, отдувалось, благоухая салом с луком и чесноком. Говорить ему было некогда. Только и ответил на вопрос, как его зовут:

- Федюнька!

А в ответ на предложение присоединиться к трапезе да поделиться деревенскими харчами, промолчал и через некоторое время опять засопел и зачавкал. Так, ни с кем и не поделившись, один и умял постепенно все содержимое.

Пацаны отнеслись к этому снисходительно-презрительно, только и отгоняя жующего Федора, подсаживающегося послушать песни под гитару:

- Вали отсюда, жлоб! Гляди, обожрешься и до места не доедешь! - В общем-то его не трогали - армия исправит...

Жорик, не понимающий такой жадности, полыхал благородным гневом:

- Боров! Сколько же он жрет! Да это же животное, а не человек!

Федор благодушно отрыгивал домашней колбасой, почесывал голову и в ответ только и говорил:

- Ну, фатит, ребя! Ну, фатя!

От этого искаженного "хватит" и получил свое прозвище. Никто не звал его по имени, только "Фатя".

Впрочем, самого Федора такая отстраненность и пренебрежение не смущали. Он даже не обижался, отчего создалось впечатление, что он еще и туповатый.

Когда попали в учебный полк, прошли курс молодого бойца, распределились по ротам, Жорик и Фатя попали в один взвод. Тут и Жорик получил свое прозвище. Перед отбоем болтали в курилке о гражданской жизни, об увлечениях. Жорик рассказывал о каратэ, чем давно интересовались в роте. Видели в первую неделю службы, как к Жорику пристали двое "черпаков", которых он уложил очень быстро и толково. На подмогу побежденным кинулись еще трое, но Жорик, умело уходя с линии атаки, ударами ног уложил и этих, праведным гневом дышащих борцов за армейскую иерархию.

Жорик увлекался и переходил еще к одному виду спорта, которым стал заниматься последний год перед призывом - велосипед.

Вот я и Фатя, как тандем. Только там на одном велике два гонщика ногами усердно крутят в одну сторону, а у нас Фатя в другую педали вертит!

Грохнули, посмеялись и Жору прозвали "Тандем".

Зная об отношении Георгия к Федору, их армейские товарищи получили повод к бесконечным армейским розыгрышам, подначиваниям, грубым, порой очень злым шуткам, как бы действительно усадив их вдвоем на один велосипед, только спинами друг к другу, и заставляли на потеху вертеть педали - кто кого.

Хотя подыгрывать Георгий не собирался, получалось что-то вроде соревнования. Выведет Фатю из себя Тандем или нет.

Советчикам не было числа, и каждый изгалялся как мог.

Самыми мягкими солдатскими шуточками были налитые водой или мочой сапоги, гуталин в тюбике вместо зубной пасты, вынос крепко спящего Фати из казармы к туалету прямо вместе с койкой, портянка на лице храпящего Федора. Так что расползающаяся из вещмешка после прибытия в Афганистан пустынная нечисть в виде скорпионов, каракуртов и прочих тварей была просто милой усмешкой.

Ненормальность таких развлечений была вызвана грубым армейским бытом, войной, не терпящей сентиментальностей, непривычными условиями пустыни. Для многих эти развлечения были средством для отвлечения от тягот, у других - на большее не хватало интеллекта. Но все же, после первого рейда, донимания жестокого характера прекратились, все-таки автоматы всегда под боком.

Жора не принимал участия в этих развлечениях, но всегда интересовался душевным состоянием Фати, который с равнодушным спокойствием вне палатки вытряхивал вещмешок, отмывал сапоги и, начищая их гуталином из тюбика из-под зубной пасты, гудел добродушно:

Да фатить вам, робя!

- Ну, Фатя! - взвивался Георгий. - Ничего его не берет!

Георгий уже понимал, что Федор - натура цельная, с крепкими нервами, но никак не мог успокоиться и все думал, чем бы пронять этого "бычка".

Большим знатоком и любителем издевательских выдумок был Гусь. Именно он придумывал новые пакости, сам их подготавливал и сам же их исполнял. В общем-то Ванька Гусев был труслив, но, чуя поддержку со стороны авторитетного Тандема, старался услужить ему, понимая, чего добивается Георгий. Фатя же ни на йоту не менял своего добродушного настроения. Как все крупные люди он обладал редким спокойствием. Жорик знал такую породу людей и ждал, когда же переполнится чаша терпения Федора, и во что, в какой ураган выльется его гнев. Жорик с замиранием сердечным понимал, что это будет что-то грандиозное, и желал только одного, чтобы это свершилось при нем. Страшно хотелось вступить в единоборство с Федором, ощутить его натиск и огромную физическую силу, чтобы, как надеялся Георгий, в полной мере ощутить вкус победы. А то, что Федор был необычайно силен, знали все. Он мог совершенно спокойно взвалить на свои крутые плечи "Утес" и тащить его в гору, да что там, с колена мог лупить из него очередями, только чуть краснея от натуги. Георгий, благодаря неприязни к Федору, тоже приналег на физо, подкачал и без того неслабые мышцы, но все же до "Утеса" было далеко.