Алексей Щербаков - Петр Столыпин. Революция сверху

А вот кто покупал? Крестьяне? А вот и нет. Исследователь С. М. Дубровский утверждал: «Состав покупателей – это новая сельская буржуазия, которая до того имела мало собственной земли, но успела уже тем или иным путем накопить капитал и теперь реализовать его покупкой земли». То есть кулаки.

Условия продаж были довольно жесткими – за просрочку платежей земля у покупщика отбиралась и возвращалась в банковский фонд для новой продажи.

Но так или иначе, с 1905 по 1914 годы в руки крестьян перешли 9,5 миллиона десятин земли.

Это суть реформы в самом общем виде. На первый взгляд, все очень хорошо и правильно. Мало того, что образуется класс преуспевающих фермеров, а это выгодно для экономики. Так ведь эти люди, по идее, должны были стать прочной опорой власти. Крепкому хозяину совершенно не нужны ни революции, ни демократические преобразования, он всегда за порядок. И еще один бонус – община, от которой одни неприятности, превратится из сплоченной, враждебно настроенной власти структуры в россыпь грызущихся за выживание индивидуумов.

Да только вот… Что на деле означала ставка на «крепкого хозяина»? Ведь понятно, что если крестьянин соберет свои полоски в отруб или даже переберется на хутор – земли у него не прибавится. Он купит соседские. А тем что делать? Ведь таких неудачников при успехе реформы оказалось бы десятки миллионов! И куда им деваться? Батраков столько не нужно. В город? Так индустриализацию никто проводить не собирался, а стихийный рост промышленности такого количества людей переварить не мог. Промышленность, при сильном напряжении, могла принять пару миллионов человек. А по разным оценкам, на селе проживало от 20 до 32 миллионов«лишнего» населения.

В Сибирь? Но это только кабинетные теоретики могут полагать, что возможно за несколько лет перевезти и разместить такое количество людей. Точнее, можно – но расходов бы это потребовало, как на большую войну. А денег не было. Да и опыта проведения подобных мероприятий тоже. Все-таки переселенцы – не армия, которую можно относительно быстро переправить «из точки А в точку Б» и разместить. Да и с армией это не так-то просто… И ведь даже не слишком многочисленные переселенцы столкнулись с огромными проблемами. А по задумке-то их должно было быть больше на порядок. Для перемещения такой массы людей в России не было возможностей [55].

Итак, «лишних людей» девать некуда. Значит? Пусть подыхают. Слабых не жалко. О том, что эти люди могут не тихо помирать, а взбунтоваться – да так, что 1905 год покажется раем, Столыпину в голову не приходило. А ведь нет более лютого революционера, чем разорившийся собственник… Впрочем, может, Столыпин и задумывался над этим… Да ведь оно и проще – постреляем при подавлении. И все будут довольны.

К тому же Столыпин, как и большинство представителей элиты, был ярко выраженным западником. Помните, как он умилялся фермерскими хозяйствами Пруссии? Если получилось на Западе – значит, должно получиться и у нас. О разнице в условиях, а уж тем более в менталитете, он не задумывался. Да и на Западе было все не так просто. В той же Англии общину ломали триста лет! В Пруссии, хуторами которой восхищался Столыпин, переход занял сто лет. Столыпин же решил то же самое сделать за двадцать.

Вот тут очень хорошо видно сходство между Столыпиным и Хрущевым. Ведь Никита Сергеевич, кроме всех известных экспериментов с кукурузой и освоением целины (хотя это можно сравнивать с переселенческой политикой Столыпина), занимался еще и преобразованием сельской местности. Правда, он действовал в противоположном направлении – Хрущев стоял за ликвидацию «неперспективных» деревень и за создание агропромышленных гигантов. Сама по себе идея не самая глупая. Но – при определенных условиях. Как и фермерство. А вот когда подобные идеи становятся идеологией… Ничего хорошего не выйдет. Большевики при коллективизации, в общем, сумели сделать выводы и ликвидировать перегибы. Столыпин не смог. Он не мог, подобно большевикам, послать в деревню «тридцатитысячников», которые были глубоко убеждены в правильности «генерального курса», но при этом не являлись «барами» [56]. Поэтому и проиграл.

Мнения о провозглашенной реформе были разные. Очень разные. И весьма неожиданные для авторов реформы.

Помещики очень обрадовались. Еще бы! Их трогать не станут. А то ведь опасались. Совет объединенного дворянства [57]был доволен. Правда, громко выражать свою радость не решился, ограничившись секретным циркуляром: «За двухлетнее почти существование съезда уполномоченных и Постоянного совета объединенных дворянских обществ труды их оказали несомненную услугу делу восстановления хоть какого-либо правопорядка в России и не остались без влияния на всю правительственную политику, что не раз признавалось в печати даже представителями левых партий. В самом деле, мы видим, что аграрная политика данного времени близко подходит к той, которая проектировалась на I съезде уполномоченных и является прямым следствием правительственного сообщения от июня 1906 г., непосредственно последовавшего за высказанными в адресе государю взглядами дворянства».

Впрочем, у членов Совета в мозгах царил полный разброд.

Тот же Совет объединенного дворянства направил Столыпину меморандум, выражавший определенное недовольство реформой. Там было сказано: «Направив все усилия на подъем крестьянского хозяйства, правительство бросило всякую заботу о хозяйстве культурном и даже способствует его упразднению, поощряя всякое начинание в области перехода всей земельной площади к первобытному земледелию».

Точнее, реформа-то дворянам нравилась, но они упрекали Столыпина за то, что, увлекшись крестьянами, он позабыл о них. Хотя беспокойство их понятно. Ведь удайся реформа – новые крепкие хозяева помещиков бы просто-напросто съели бы…

А вот что было в Думе. Там обсуждения начались лишь 23 октября 1908 года, то есть идее дали созреть, тем более в составе Третьей Думы левых было немного.

«В общей сложности обсуждение его шло более полугода. Выступило полтысячи ораторов, не считая прений в аграрной комиссии, предшествовавших пленарным заседаниям. Уже сам этот факт, а также ожесточенность, с которой шли думские дебаты, свидетельствуют о том, что все классы и партии русского общества отчетливо понимали: новый правительственный аграрный курс имеет жизненно важное значение для исторических судеб страны и, следовательно, для них самих. Успех его означал бы окончательную победу прусского пути развития капитализма и привел бы к глубокому изменению в соотношении классовых сил в стране, прежде всего к изменению позиции крестьянства».