Алексей Щербаков - Петр Столыпин. Революция сверху

Столыпин вроде бы победил. Однако большинство представителей политической и околополитической среды полагали, что это пиррова победа. Утвердилось мнение: Столыпина вскоре уберут.

«Старцы верхней палаты тонко расценивают удельный вес предержащих мира сего. И если вес этот убавился в их глазах, если всю тяжесть своего мнения они положили на противоположную чашу весов, то, значит, в воздухе запахло чем-то другим, чем прежде. Возрастающая непрочность кабинета П. А. Столыпина ни для кого не была секретом в последнее время. И вот вчера мы получили наглядное и объективное доказательство, что слухи и толки последнего времени были не напрасны… Несомненно… что вчерашний вотум не как причина, а как симптом заслуживает особенного внимания.

…

От возможного крушения наш премьер ускользал до сих пор, передвигаясь вправо и подхватывая тот лозунг, которым пробовали воспользоваться против него. Но эта игра, как ни была она искусна, не могла продолжаться бесконечно… Вправо поворачивать дальше некуда… “убежденных националистов” можно найти сколько угодно в их собственной среде. Для этой политики услуги П. А. Столыпина больше не нужны… И справа, и слева слишком хорошо понимают, что на одной отрицательной программе “успокоения” нельзя же оставаться навек. А ни на что другое присяжные “успокоители” не показали себя способными. Мало того, слишком ясно становится теперь, что и самый момент “успокоения”, хотя бы и достигнутого их трудами, они не сумели использовать, принявши средство за цель».

(Газета «Речь»)

Эта же газета перепечатывает выдержку из немецкого издания «Vossische Zeitung»:

«Столыпин подавил революцию, но сам же предвидит новую. Он сделал все для подавления минувшей революции, но очень мало для предотвращения революции будущей».

«Кризис кончен! Кризис продолжается! Вот отзывы о положении в данную минуту. Они раздаются повсюду, и как это ни странно, но создавшееся положение отражается в них совершенно правильно».

(«Новое время»)

Витте злорадствовал: «Столыпин и его прихвостни торжествовали, но для мало-мальски дальновидного человека было ясно, что это торжество накануне его политической гибели».

Столыпин это и сам понимал, потому что прекрасно знал – Николай II не простит того, что он диктовал ему условия.

Он говорил Коковцову:

«Вы правы в одном, что Государь не простит мне, если ему придется исполнить мою просьбу, но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон и я здесь ненадолго».

Коковцов также отмечал:

«Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него молчаливо или открыто, но настроено враждебно».

Ему вторит Гучков, беседовавший со Столыпиным незадолго до смерти:

«Он был в очень сумрачном настроении духа. У меня создалось впечатление, что он все больше и больше сознает свое бессилие в борьбе с безответственными придворными влияниями… По всему было видно, что в нем созрело решение уйти от власти».

А вот что писал А. Н. Хвостов, один из последующих министров МВД (они менялись часто):

«В 1911 г., дней за десять до убийства Столыпина, в Нижний Новгород, где я в то время был губернатором, неожиданно приехал бывший издатель “России”, знакомый еще моего отца, Георгий Петрович Сазонов и вместе с ним Распутин, которого я ранее никогда не видал. Во время беседы со мной стал говорить… что он прислан царем “посмотреть мою душу”, и, наконец, предложил мне место министра внутренних дел. На мое замечание, что это место занято, Распутин ответил, что это все равно, что Столыпин все равно уйдет».

Впрочем, далеко не все факты вписываются в эту теорию. Тот же Хостов разным людям об упомянутом визите рассказывал по-разному. Так Гучкову он говорил, что визитеры прибыли к нему раньше – весной. Что соответствует показаниям Вырубовой, которая утверждала, что привезла Распутина в Киев из Покровского. А может, никакого визита вообще не было? Хвостов был человеком очень сомнительной честности.

А более всего версии, что Столыпин стал никому не нужен, противоречит его убийство. Если человек уже стал политическим трупом – какой смысл его убивать?

Убийство Столыпина выделяется даже на фоне других странных убийств высших российских политических деятелей.

Для начала поглядим – а кем являлся его убийца, Дмитрий Богров?

Он был сыном крупного еврейского предпринимателя. В юности учился в Мюнхене, где познакомился с анархистскими идеями. В частности – с учением Макса Штирнера. На это стоит обратить особое внимание. Дело в том, что Штирнера, в отличие от большинства других анархистских идеологов, совершенно не волновало светлое будущее человечества. Его интересовала только идея абсолютной свободы личности. И если этой свободе мешают закон и мораль – то к черту их. Кстати, именно идеями Штирнера вдохновлялся герой романа Достоевского «Преступление и наказание» Родион Раскольников [75].

Доучиваться Богров вернулся в родной Киев, где поступил на юридический факультет университета. Одновременно он вступил в местную группу анархистов.

Надо сказать, что к этому времени анархисты ничего из себя уже не представляли. Наибольшего подъема данное течение достигло в 1906 году. Это было реакцией наиболее радикально настроенных людей на то, что манифест 17 октября простому народу ничего не дал, а восстания провалились. Так что тогда анархисты вдоволь постреляли, покидали бомб и пограбили. Именно в 1906 году попался на ограблении с убийством молодой Нестор Махно и прославился «агарным террором» (грабежами поместий) другой герой Гражданской войны – Григорий Котовский, тоже считавший тогда себя анархистом. Но эту волну довольно быстро сбили. Анархисты, являвшиеся апологетами свободы, в принципе не были способны к конспирации. Их очень быстро переловили – кого повесили, кого надолго отправили на каторгу. Так что в 1911 году немногочисленные анархистские группы являлись кучками болтунов. Хотя, разумеется, охранка за ними присматривала.

Вот и Богров довольно быстро добровольнопредложил свои услуги местному Охранному отделению. Причины называют разные. Но наиболее простая – деньги. Отец Богрова, хоть и являлся богатым предпринимателем, сына не слишком баловал. Он выделял ему содержание 50 рублей в месяц. Оно, конечно, не так уж и плохо, если учесть, что Богров жил в родительском доме и, следовательно, не должен был платить за крышу и питание, но ему было маловато. Дело в том, что Богров имел весьма затратные привычки. Он любил посещать бега и играть в карты. А на это не хватило бы всего папиного состояния. Но как бы то ни было, Богров поступил в охранку с жалованием 150 рублей в месяц и получил кличку Аленский.