Геннадий Аксенов - Вернадский

Пастер понял, что открыл мировое явление, имеющее какое-то огромное значение. Его он, кстати, и ценил в своей научной жизни больше, чем все остальные открытия.

Загадка же заключалась в том, что все законы природы, относящиеся к физико-механическим объектам, запрещают такой синтез. Действие равно противодействию, левое должно быть равно правому. По всем законам допускается только рацемический синтез, но не диссимметрический. Выходит, законы природы ограниченны. Всё в мире стремится к усреднению, к равновесию, к равномерному распределению. Сглаживаются горы, нивелируется температура, смеси перемешиваются. Всё в мире, предоставленное само себе, стремится к меньшей затрате энергии, а не к разделению, на которое требуется дополнительная энергия.

И только живое действует строго наоборот. Оно производит левое и правое в разных соотношениях: 60 на 40 или 80 на 20, но в самых жизненно важных веществах, например, зародышевых — 100 процентов одного вида. Все белки в живом организме — только левые, а все сахара, например, правые.

В дальнейшем открытие Пастера математически обобщил Кюри, сформулировав принцип: диссимметрия явления порождается диссимметрией причины того же вида или типа.

Загадочное явление неотступно приковывает умственный взор Вернадского. Ведь путь, открытый Пастером и Кюри, зарастает травою забвения, говорит он. За 80 лет наука ни на шаг не продвинулась в объяснении явления, хотя фактов диссимметрии накапливается все больше и больше.

А между тем, если следовать Кюри и считать диссимметрию состоянием пространства, а не просто химическим или кристаллографическим явлением, то нельзя не прийти к простому умозаключению: диссимметрия пространства есть аналог асимметрии времени. Биологическое время выражается в неравенстве, в асимметрии прошлого и будущего: организм рождается, созревает, дает потомство, умирает и никогда не движется в обратном направлении. Точно так же в пространственном смысле живое никогда не движется от левого к рацемичному, только наоборот — превращает пространственно рацемичные смеси в пространство одного вида — диссимметрическое.

И потому то математическое следствие, к которому пришла новая физика — о связности и зависимости друг от друга пространства и времени, что позволило их объединить в одно понятие — пространство-время, существует сначала и реально в живом мире и более ярко, понятно и измеримо. Чего нельзя сказать о физическом понятии пространства-времени.

Получается, что в явлениях жизни мы можем проникать в изучение пространства и времени так глубоко, как ни в одних других науках.

Уже в своем отчете фонду Розенталя Вернадский пришел к выводу, что наши обычные меры времени, основанные на циклических процессах (маятника, других колебаний и т. п.), неприменимы в изучении явлений жизни, и принял за единицу времени одно поколение. Таким образом, самый главный показатель жизни — размножение — имеет отношение к природе пространства-времени.

Понятие о живом веществе, все возрастая и возрастая в его собственных глазах, затрагивало теперь такие простые и фундаментальные понятия, как время и пространство, тем самым подтверждая его космический статус. Без живого вещества невозможно понять порядок и гармонию природы. Именно гармония и порядок, красота и есть космос, по древним представлениям. Вернадский ясно понимает, что ему нужно как можно скорее ввести свое главное достижение в научный оборот. В начале октября 1929 года он возвратился домой и решил собрать воедино все свои статьи по теме живого вещества с 1916 года. Получилась солидная по размеру книжка. Назвал ее просто «Живое вещество» и объявил в проспекте академического издательства на 1930 год.

Открывался сборник принципиальной статьей — его лекцией, прочитанной в Питере в мае 1921 года, — «Начало и вечность жизни».

Но идущие как раз в академии проверки и чистка коснулись издательств. Оба заведующих — московским и ленинградским отделениями академического издательства — были арестованы и сосланы. Все планы подлежали пересмотру на предмет соответствия идеологии. И вот под пролетарский нож пошли сразу две книги Вернадского: «Живое вещество» и «Биосфера» на немецком языке, переведенная М. М. Соловьевым.

Так академики впервые за 200 лет существования Академии наук попали под цензуру. Впервые они были лишены своего естественного права печатать то, что сами считали нужным и что подвержено только научной критике.

В результате учиненного в академии розыска был впервые создан специальный орган, по видимости не имевший, а по существу в полной мере обладавший цензурными правами — Редакционно-издательский совет (РИСО).

Сборник же к тому времени был не только набран, но сверстан и даже сброшюрован. И тем не менее не вышел. Он существует в единственном экземпляре. Из типографии автору передали книжку, и Вернадский поставил ее на полку своей библиотеки.

Через шесть лет, в 1936 году, снова пытался ее напечатать. Но история повторилась буквально. Арест директора, пересмотр планов. Опять Редакционно-издательский совет не рекомендует к печати. Книжка увидела свет только в 1940 году.

Так важнейшее понятие «живое вещество» вовремя не вошло в научный лексикон.

Но оставалась Европа, где можно было печататься без помех. Однако очередной поездки за границу он тоже лишен. В начале 1930 года пришел вызов из Сорбонны. Но в течение восьми месяцев Вернадский не может добиться документов. Его не пускают.

Интересно проследить, как он себя ставил по отношению к власти. Не как подданный.

Он пишет Сталину, Молотову, академику В. П. Волгину — после снятого Ольденбурга непременному секретарю академии, снова Сталину. В 1941 году вспоминал: «Второй раз писал Сталину о заграничной командировке по совету Луначарского. Я упомянул о том, что пишу ему по совету Луначарского. Луначарский говорил мне, что он получил выговор Сталина — как же могу я вмешиваться в эти дела — беспартийный. Мне кажется, что в 1930 г. впервые в партийной среде осознали силу Сталина — он становится диктатором» 5.

И, наконец, письмо ка имя секретаря Президиума ВЦП Ка А. С. Енукидзе похоже на ультиматум:

«Государство напрягает все силы для проведения философских методов в научные организации, и научная работа, в том числе и моя, где этим методам нет места, не имеет шансов на развитие и правильную постановку. Я стар для того, чтобы ждать, и я подошел в своей творческой мысли к слишком большим новым областям научного знания, чтобы мириться с недостаточными условиями научной работы, в какие я здесь поставлен, и с невозможностью вести ее интенсивно. Я глубоко чувствую свою ответственность перед государством, но, прежде всего, как всякий ученый, чувствую ее перед человечеством, ибо моя работа затрагивает проблемы более широкой базы, чем государство и его подразделения» 6.