Геннадий Аксенов - Вернадский

Бренность жизни нами переживается как время, отличное от обычного времени физика. Это длительность — дление. <���…>

В русском языке можно выделить эту “durée” Анри Бергсона как “ дление ”, связанное не только с умственным процессом, отдельным словом для отличия от обычного времени физика, определяемого не реальным однозначным процессом, идущим в мире, а [механическим] движением. <���…> Направление времени при таком подходе теряется из рассмотрения.

Дление характерно и ярко проявляется в нашем сознании, но его же мы, по-видимому, логически правильно должны переносить и ко всему времени жизни и к бренности атома» 2.

Человек внедряется в мир световых скоростей и микромир, все лучше понимает время и пространство. В историческое мгновение — мигание ока человечества — открывается новое научное содержание, одновременно похожее, узнаваемое и непохожее, иначе выраженное. Некоторые называют научное брожение кризисом (и, уж конечно, диаматы , не обходившиеся без того, чтобы с удовольствием назвать кризис «буржуазным»). На самом деле, кризис говорит лишь о глубине кризиса старой ограниченной науки. Нельзя не привести концовку речи, многократно цитированную, но не теряющую своей внутренней энергии:

«Мы переживаем не кризис, волнующий слабые души, а величайший перелом научной мысли человечества, совершающийся лишь раз в тысячелетие, переживаем научные достижения, равных которым не видели даже поколения наших предков. Может, нечто подобное было в эпоху зарождения эллинской научной мысли, за 600 лет до нашей эры.

Стоя на этом переломе, охватывая взором раскрывающееся будущее — мы должны быть счастливы, что нам суждено это пережить, в создании такого будущего участвовать.

Мы только начинаем сознавать непреодолимую мощь свободной научной мысли, величайшей творческой силы Homo sapiens , человеческой свободной личности, величайшего нам известного проявления ее космической силы, царство которого впереди. Оно этим переломом негаданно быстро к нам приближается» 3.

Как же диаматы могли вытерпеть «свободную человеческую личность»? Вскоре Вернадский увидел свой доклад напечатанным в академическом журнале в совершенно необычном обрамлении — с комментариями Деборина, шедшими сразу за текстом. Они назывались «Проблема времени в освещении акад. Вернадского».

Конечно, никакой научной критики у Деборина не содержалось. Озадачивало странное поведение редакции, печатающей критику сразу с критикуемой статьей. Тем самым редакция давала понять, кто здесь главный . Критик выступал не от имени истины, а от имени организации.

Что касается истины, то в деборинской статье по существу предмета мало что сказано. Почему-то новый академик постоянно ссылался как на главный авторитет на довольно-таки устарелую к тому времени книгу Ш. Гюйо «Происхождение идеи времени у первобытных народов» (должно быть, она просто имелась в его библиотеке), ну, и на известных классиков , конечно. Но зато его конечный вердикт вполне справедлив: «Все мировоззрение В. И. Вернадского, естественно, глубоко враждебно материализму и нашей современной жизни, нашему социалистическому строительству» 4.

Вернадский получил номер журнала, будучи в командировке в Праге. Он, конечно, знал, что в лице этого диамата он еще перед знаменитыми выборами приобрел врага, но стерпеть не мог. Ферсману: «Прочел здесь полную передержек статью Деборина; он, очевидно, меня счел за дурака, приписав мне всякую чушь. Я ему посылаю в “Известия” Академии ответ и буду настаивать на его печатании» 5.

В отповеди настаивал на праве ученого владеть любой философией, не считая ее неким инструментом познания, заменяющего научные изыскания. «В результате своего розыска акад. Деборин приходит к заключению, что я мистик и основатель новой религиозно-философской системы, другие меня определяли как виталиста, неовиталиста, фидеиста, идеалиста, механиста. Я не считаю такие определения обидными, они просто ложны. Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система (в том числе и наша официальная философия) не может достигнуть той общеобязательности, которой достигает (только в некоторых определенных частях) наука» 6.

Но ответ его в «Известиях» снова напечатан с сопроводиловкой Деборина, повторяющей все недобросовестные аргументы. Полемика обессмыслилась, да по существу предмета ее вести и нельзя было. Но свой главный удар функционер, от которого если что и осталось в этом мире, так два печатных доноса, нанесет позднее.

«Другие», упомянутые в ответе Деборину, отнюдь не риторические фигуры, а лица вполне реальные. Начало 1930-х годов знаменуется критическим пиком направленных против Вернадского выступлений, первыми из которых были атаки на брошюру «Начало и вечность жизни».

Прежде всего в главном журнале диаматов «Под знаменем марксизма» появилась статья И. Презента, который вскоре станет зловещей идеологической тенью Лысенко и академиком. Статья против Ю. Филипченко и утверждавшейся им евгеники (о главных европейских линиях семей, давших львиную долю талантов в философии, науках, искусствах, государственных деятелей во всех странах). Под руку автора попалась статья Вернадского «Война и прогресс науки», и он обрушился на понятие свободного искания , бескорыстного познания как основы прогресса.

Но далее, прямо в следующем номере того же журнала, шла огромная статья некоего Д. Новогрудского «Геохимия и витализм» с подзаголовком «О научном мировоззрении В. И. Вернадского». Биогеохимические идеи отнесены тут к самым реакционным теориям, заклеймены как «законченная система виталистских взглядов». Почему-то особую злобу вызвала у автора идея человечества как геологической силы: как это, спрашивается, мысль управляет косной материей? Почему в процессе творчества главную роль играет свободная личность? И далее следовали призывы и лозунги: разбить, обезвредить, ликвидировать как «тормоз в реконструкции науки и техники на службе строительства социализма».

Таков стал советский тон: лихой и беспардонный. Вернадский думал даже, что Новогрудский — псевдоним какого-нибудь диамата. Каково же было его удивление, когда узнал, что Давид Моисеевич Новогрудский преподает микробиологию в Московском университете. Характерное встречается в дневнике восклицание: «Новогрудский — микробиолог! Надо о нем расспросить, а главное, наконец, прочесть статью против меня. Только просмотрел» 7. Приехавший из Москвы Хлопин сообщил, что статью обсуждали среди преподавателей и студентов и многие его защищали. «Говорят, что Новогрудский уже признал в Москве на каком-то заседании свои ошибки в толковании моих работ. У меня нашли бессознательное применение материалистического метода?» 822 марта 1932 года появляется запись, что начал читать статью, заставляя себя. Но так и неизвестно, одолел ли он ее.