Геннадий Аксенов - Вернадский

Семейную теплоту до некоторой степени заменила дружба, потому еще такая горячая и благодарная со стороны молодого Вернадского, что дома уже не с кем было поговорить по душам. После смерти отца здесь его уже ничто не удерживало.

Как-то настойчиво продолжали вращаться мысли об эмиграции, о тропической природе, о «рыцаре научного образа». Мечты обретали уже некие реальные очертания. Дело в том, что с кончиной брата Николая ему отошло небольшое имение — хутор Шигаев в Тамбовской губернии, доставшийся в свое время Ивану Васильевичу в приданое за первой женой. Недавно они выделили из этой земли небольшой участок для постройки станции вновь проложенной Московско-Сызранской железной дороги. Станцию назвали по имени владельца Вернадовкой. Так стало называться и имение.

Собственно, капитал представлял собой землю в 500 с лишним десятин, сдаваемую в аренду окрестным крестьянам. Став совершеннолетним, Вернадский должен был вступить официально во владение имением, а уж затем распорядиться им так, как он хотел.

Он лелеял тайную мечту продать имение и на вырученные средства отправиться в тропики. Что-то вроде научной эмиграции. Он думал не только о многолетних исследованиях, но и хотел уехать, может быть и навсегда, из страны. Не видеть больше эту военную и полицейскую столицу, в которой трудно дышать, не слышать о постоянных унижениях. Освободиться от государственной тени, падающей здесь на каждого.

Покинуть сумрачную северную страну, к которой его южный организм никак не может привыкнуть. Чего стоят только эти ноябри и декабри, когда, казалось, и не рассветает, какие промозглые зимы, как коротко лето! Хотелось в иные, теплые и светлые края.

Наконец, хотелось бежать и от душевной неустроенности. Уравновешенный и дисциплинированный человек, с детства приученный к труду и любящий трудиться, он научился уже управлять собой, обуздывать свои желания и заставлять себя делать дело. Но иногда душа рвалась, охватывало почему-то отчаяние, жгучее недовольство собой. Душа не мирилась с окружающим миром и внутренним порядком — незрелым и несовершенным.

Дружба не может заменить любви. Ему уже двадцать два, и он еще никого не любил и его никто не любил. Так пусть же так и останется! Разве в прошлом мало было ученых-одиночек? Ученые-монахи, члены религиозных орденов, ученые-миссионеры, шедшие в самые глухие, самые гиблые и неисследованные места земного шара и работавшие там годами, десятилетиями. Почему бы ему не выбрать себе такую судьбу!

Между тем за него выбирали. Неслись к концу такие насыщенные университетские годы. В мае 1884 года его попросил зайти в минералогический кабинет молодой преподаватель Сергей Глинка. Он передал Вернадскому предложение Докучаева стать, как и он, Глинка, сотрудником минералогического кабинета, хранителем или, как тогда официально называлась должность, консерватором минералогического кабинета. Кабинет, собственно, еще только устраивается. Тем интереснее!

«Ввиду невозможности для меня теперь ехать за границу (не хотел оставлять мать) я согласился, хотя, м. б. [плохо] сделал. Придется заняться минералогией. У нас как-то узко понимается “минералогия” и считают ее чуть ли не за систематику. Мне кажется, что здесь спутаны 2 разных отдела знаний: 1) кристаллография — наука о строении твердых тел и 2) минералогия», — записывает он в дневнике, сразу осваиваясь с должностью и готовя самостоятельное поприще, выбирая специальность 1. После летних экспедиций и осенних экзаменов в декабре вступил в должность консерватора.

В сентябре 1885 года он защитил свое кандидатское сочинение, которое называлось «О физических свойствах изоморфных смесей». Чисто литературная работа, но полезная, как вспоминал он. И таким образом, он окончил университет со степенью кандидата наук по минералогии и геогнозии. Этот вышедший ныне из употребления термин означал землеведение.

Тем, кто знает Петербург, нетрудно представить себе цитадель русской науки — Васильевский остров, например, с левого берега Невы от Медного всадника или с Дворцового моста. Вот и красное здание университета с белым обрамлением окон, недалеко от знаменитой Кунсткамеры. Оно торцом выходит на Университетскую набережную. Три окна третьего этажа и есть минералогический кабинет университета, существующий там и поныне.

Если войти внутрь, пройти грандиозным и знаменитым коридором почти до конца и подняться на третий этаж, мы попадем в царство минералов. Это кафедра. Ни расположение комнат, ни оборудование их почти не изменились за столетие с тех лет, когда возглавлял кафедру Василий Васильевич Докучаев и приходил сюда молодой консерватор Вернадский.

Та комната, что смотрит окнами на Неву и на величественный купол Исаакия на том берегу, — хранилище минералов. В проемах окон и посредине большой комнаты — шкафы и витрины с цветными камнями. Рабочее место Вернадского — у окна с чудесным видом. Добротный стол, на котором стоит микроскоп (так и кажется, что тот же!). Над ним с полукруглого арочного проема спускается старинная лампа. Возможно, она без всяких изменений висит тут с тех пор, как провели сюда электричество, а Васильевский остров — одно из первых мест в России, где оно появилось.

В соседней комнате — аудитории для студентов, где они учатся определять минералы. А рядом третья комната — для преподавателей. Здесь и встречались все «докучаевские мальчики».

1886 год — время разгара работы кружка по народной литературе, где Владимир Вернадский стал встречать эту девушку — Наталию Старицкую. Среднего роста, с густыми русыми волосами и серыми глазами. Скромная, серьезная и задумчивая, она казалась незаметной. На самом же деле в ней скрывались внутренняя сила и даже страстность, как характеризует ее дочь Нина Владимировна. И Вернадский стал замечать, что разглядывает ее и думает о ней. Она везде как бы сопровождала его. Оказалось вдруг, что он теперь не один.

Наташа родилась в семье известного юриста и государственного деятеля Егора Павловича Старицкого, одного из участников славных реформ 1860-х годов. Он учреждал новые суды в Закавказье. Там в Тифлисе и появилась на свет в 1860 году Наташа. Кроме нее в семье еще два сына и две дочери. В Тифлисской гимназии она блистала знанием языков, особенно французского.

В конце 70-х годов XIX века Старицкого перевели в столицу, он назначен сенатором и членом Государственного совета. Молодые Старицкие жили дружным большим кланом с родственниками — молодыми Зарудными, детьми другого известного юриста Сергея Ивановича Зарудного, одного из деятелей Крестьянской и Судебной реформ. Образовался большой кружок. По моде того времени увлекались левыми идеями, довольно далекими от убеждений старших, читали появившийся в переводе «Капитал», бегали на лекции Соловьева. Взрослые относились нервно, вспоминала позднее Наталия Егоровна, но замечаний не делали. Ремарка характерная. Сенаторы-реформаторы Старицкий и Зарудный не принадлежали к ретроградам и считали недопустимым влиять на убеждения детей напрямую. Зато отцы-реформаторы (оба оказавшиеся не ко двору в 1880-е годы) внушили им общее настроение долга перед народом и общественного служения.