Геннадий Аксенов - Вернадский

Вообще считая эволюционные проблемы второстепенными в системе знаний, Вернадский принадлежит не к тем, кто, как Дарвин, ищет законы изменения, но к тем, кто, как Ньютон, формулирует законы сохранения, устойчивости мира. Он развивался от историзма в сторону фундаментальных основ природы, ее существования при непрерывном изменении и распаде. Предостерегал против увлечения дарвинизмом. Тем более что есть забытые эволюционные теории, как-то заслоненные теорией происхождения видов. Например, эмпирическое обобщение американского геолога и биолога Джеймса Даны. Вернадский сообщает о нем в своей «таблице противоположностей».

Примерно в те же годы, когда молодой Дарвин путешествовал на корабле «Бигль», Дана тоже участвовал в большой экспедиции Уилкса в качестве натуралиста на корабле «Пикок». Интересно сравнить теории, полученные на этой «Гончей» и этом « Павлине ». Дана наблюдал ракообразных, и когда сопоставил многочисленные палеонтологические находки и современные виды, то выяснил следующее. Все части тела их разнообразно и многократно в прошлом видоизменялись, могли быть больше, меньше, даже становиться рудиментом. Все, за исключением головного мозга. И тогда Дана сделал заключение, что вообще на протяжении эволюции живого мира только центральная нервная система была единственным органом, который развивается прогрессивно. Самое важное состояло в том, что в отличие от других органов тела, которые могли деградировать, мозг никогда не уменьшался в объеме и никогда не становился примитивнее. У отдельных видов его развитие могло останавливаться, но никогда не шло вспять. В течение миллионов и миллионов лет мозг становился только сложнее, форма его как бы «перепрыгивала» от одного вида к другому, всегда совершенствуясь. Дана назвал этот процесс цефализацией, то есть «оголовлением».

Вернадский причислил обобщение Дана к эмпирическим обобщениям, то есть к важнейшим законам природы. Он показывает, что появление на Земле человека с его развитым мозгом есть закономерность. Но одновременно принцип показывает перспективу: Человек Разумный Творящий — не последнее звено в цепи разумных существ, а только, в сущности, — первое. Вот какое явственное и недвусмысленное развитие и связывалось с космическим развитием. Человеческое сознание и есть космическое сознание. Другого не обнаружено.

Только в середине ноября Вернадский снова начинает ходить в Старомонетный. Теперь здесь, в лаборатории, его руками и глазами становится Кирилл Флоренский, оказавшийся экспериментатором, что называется, милостью Божьей. Еще летом Владимир Иванович сообщал Наталии Егоровне: «Вчера же был К. П. Флоренский — сын философа, математика, теолога, страдающего совершенно в ГПУ (они не знали, что два года назад отец Павел был расстрелян на Соловках. — Г. А.). С ним говорили о работе моей над правизной и левизной и другой, которую он начал по моему указанию еще раньше. Наконец, близится реальность моей лаборатории» 21. Появилась возможность проверить свои самые смелые предположения. Начинает с Флоренским серию опытов — повторение опытов Пастера — над винными и виноградными кислотами, имеющими отношение к диссимметрии. Работа осталась, правда, незавершенной из-за войны.

В феврале 1941 года сообщает о себе Личкову: «Но все еще не вхожу в норму в смысле здоровья. Последствия сентябрьского кровоизлияния в сердце (подтверждены рентгеном и кардиограммой) не улеглись. Приходится с ними считаться, только бы сохранить силу мысли; пока никакого сильного ее ослабления — да и вообще ослабления — не чувствую» 22.

И пока еще память сильна, приступает по возвращении Наталии Егоровны к заветной работе — «Хронологии». Сначала думал, что все же удастся написать воспоминания, те самые, что привиделись в Горной Щели и которым тогда еще дано название «Пережитое и передуманное». Но там-то было одно условие: он уходил от руководства Институтом живого вещества, поселялся (как булгаковский Мастер) на покое невдалеке от своего Института и погружался в воспоминания.

В реальности условие не выполняется. Руководство лабораторией, комитетами по метеоритам, по изотопам, по тяжелой воде и другие комиссии и организации, нескончаемый поток людей в Дурновском — как далеко от покоя!

И все же внутренняя жизнь, корректируемая реальностью, течет по своим необоримым законам, в своем темпе. Подошел некий срок, и созрело решение. Внутренний счетчик включился: пора. Пока думается легко, пока память не отказывает, надо переходить к осмыслению пути, к рассказу о людях больших и малых, выдающихся, которых знал и встречал. Пора передать свой опыт, дать оценку неслыханным переменам, доставшимся ему полной мерой.

В феврале 1941 года записывает: «Упорно — почти бессознательно — “тянет” работать над хронологией жизни в аспекте рода моих детей, углубляюсь вглубь (до XVII столетия) и ловлю момент. Наташа помогает — по письмам, остаткам семейного архива, медленно приводимого в порядок. Точно стихийно — неужели напишу “Воспоминания о пережитом”, большое значение которых я ярко сознаю. Много видел людей, из ряда выдающихся, диапазон и научной, и общественной жизни был очень велик» 23.

Итак, по вечерам они садились и раскладывали пасьянс из старых писем, телеграмм, афиш, программок; разбирали документы Вернадских, Короленко, Константиновичей, Старицких, Зарудных. Помогая друг другу, комментировали письма, расфасовывали по годам. Назвали папки — «Хронология».

Сначала казалось, что делают подготовительную работу к «Пережитому и передуманному».

А воспоминания наплывали. Новая волна поднялась в мае 1941 года.

Шестнадцатого мая пришла печальная телеграмма от Марии Сергеевны Гревс: скончался Иван Михайлович.

Дневник 17 мая: «Вчера утром умер Иван. Так мы с ним и не увиделись. Он хотел приехать, и надо было бы перед уходом из жизни повидаться. Все построения — религиозные и философские о смерти являются сложными концепциями, в которых научно реальное, вероятно, едва ли сказывается — а научная мысль еще не подошла даже к первым построениям. <���…>

Николай Павлович Анциферов звонил мне, что он недавно видел Ивана — он бодрый, собирался к нам в ближайшее время. Умер внезапно.

Иван был христианин с мистическим оттенком — глубже понимал христианство, чем, например, Шики-Шаховские. Думаю, Георгий мой к его настроениям близок» 24. На другой день: «Мысль об Иване все время. Последний (и самый старый по возрасту) из нашего Братства ушел, полный сил умственных. Тяжелые и хорошие переживания нас связывали теснейшим образом — его и Машу, меня и Наташу. Неожиданно для меня все тяжелое позабыто и в корне. <���…> Иван должен был приехать к нам на днях. Фатум древних резко сказался в жизни нашего Братства, характерным для которого была его интимность и отсутствие большой организованности. Попали в такой мировой катастрофический период, который многое во всем происшедшем объясняет» 25.