Геннадий Аксенов - Вернадский

Наталия Егоровна, как всегда, помогала ему в работе над его последней книгой земной мудрости.

«Умер я между 83–85 годами, почти до конца или до конца работая над “Размышлениями”. <���…> Мне казалось, что ее смерть была близка по времени с моей — раньше или позже, неясно» 16.

Что же это такое, его видение? Мобилизация ума перед смертельной угрозой? Или горячечные фантазии измененного сознания? Они много разговаривали об этом с Новгородцевым. И Павел Иванович, признавая некую телепатию, указывал, что надо быть осторожным, чтобы в науке оставаться чрезвычайно строгим. Вернадский и сам так думал. Весь вопрос в том, как использовать, как научиться управлять областью бессознательных реакций.

Известно множество случаев, когда ученый, напряженно размышлявший над трудной проблемой, вдруг неожиданно находил ее решение в самый, казалось бы, странный момент, например во время сна. В краткий, в кратчайший миг все напряженные поиски вдруг освещались единственно верным освещением и просветлением, какой-то вспышкой смысла. Ясно очерчивался выход. Разом отыскивался новый, неожиданный, неизвестный прежде путь.

Ради таких мигов, озарений ученый и живет, если даже они и происходят не столь ярко и интенсивно.

Здесь светящийся внутренний процесс продолжался три недели. На пороге смерти сознание в гигантском темпе поспешило прожить, пройти всю жизнь до кончины. И решалась не только научная проблема. Нет, переживалось все — любовь, дружба, устройство жизни, строительство новых больших научных коллективов. Пройдена коллективная жизнь. Причем не какая-то экзотическая и чужая, а своя, со свойственными ему привычками и поступками.

В три недели вместилось немыслимое, огромное содержание. Так бывает у людей в минуту смертельной опасности, в миг перед дорожной катастрофой или перед расстрелом. Время — раздвигается. Но перед ним прошла не бывшая, а будущая жизнь. Оттуда, с вершины как бы пройденного пути, он перед гипотетической смертью будто рассмотрел все свое прошлое, которое по отношению к нему, лежащему в постели в бакунинском доме в феврале 1920 года, оказалось будущим. Оно предстало перед ним свободным от случайностей, помех, мелочей будней. Все, что следовало важного из идеи живого вещества, в той одновременно будущей и прошлой жизни, — открыто, все связи и отношения установлены. Где-то в глубинах его мозга зафиксированы все открытия. Теперь они будут ждать своего часа, и в соответствии с реальным темпом жизни выплывать , всплывать на поверхность сознания. Они — запрограммированы. Их предстоит открыть, а на самом деле — вспомнить весь этот рой идей, уже вихрем промчавшихся в глубине внутренних горизонтов и записанных теперь там.

Так, Сократ, неслучайно пришедший на ум со своим демоном , говорил о том, что мы не приобретаем новые знания, как товары на рынке, а вспоминаем их. Наша душа вечна и бессмертна, учил он. Она заранее все знает. И наша задача заключается лишь в припоминании, для чего нужно найти определенные приемы. Их поиски — это и есть обучение.

И он, вероятно, прав, если представить себе это припоминание, как «воспоминание о будущем», то есть об очень быстро, мгновенно прожитой в мозгу, сжатой жизни, прошедшей с другой скоростью, как в теории относительности.

Но выбор не исчез, а стал осознаннее. Истина — не в науке, она одушевлена. Теперь чувство своей избранности укрепилось. Он должен высказать новое учение, о котором, кроме него, пока никто в мире не знает. Оно даже не изложено как следует на бумаге.

И чувство ответственности за добытое им, порученное ему знание вывело его из смертельного лабиринта.

А лечивший его прекрасный земский врач Кореизской больницы Константин Михайлов, знавший Вернадского и по университету, и по партии, заразился от него и умер.

За состоянием его здоровья следили не только родные. И как только от Георгия в университете узнали о выздоровлении, ученый совет немедленно предложил Вернадскому кафедру минералогии. Конечно, последовало согласие. 18 марта он был утвержден сверхштатным профессором.

История университета в Крыму ему хорошо известна. Идея какого-то высшего учебного заведения витала в здешних образованных кругах давно, чуть ли не со времен Екатерины II. Одно время обсуждался проект создания единственного в своем роде заведения для лечения и образования больных юношей.

Наконец, в период крымского расцвета, в 1916 году земство собрало необходимую сумму — миллион рублей и обратилось в Государственный совет с ходатайством об открытии университета. Вернадский помнит, что их решение оказалось последним государственным деянием самого Государственного совета.

Невзирая на начавшиеся события, восстания, немецкую оккупацию Крыма и множество других препятствий, весной 1918 года в Ялте начались занятия. К весне 1920 года университет обосновался в Симферополе, заняв здание бывшего госпиталя. Ректором его стал фактический основатель, профессор-медик Р. И. Гельвиг.

Война вытолкнула на край страны много замечательных ученых. Здесь преподавали крупные натуралисты-лесоводы Г. Н. Высоцкий, Г. Ф. Морозов, филолог А. К. Гудзий, историк Б. Д. Греков, физики А. Ф. Иоффе и И. Е. Тамм, биологи A. Г. Гурвич, А. А. Любищев, много других талантливых людей. На естественном отделении физико-математического факультета он повстречал коллегу по Российской и Украинской академиям, морского геолога и палеонтолога Николая Ивановича Андрусова, геолога и путешественника Владимира Афанасьевича Обручева, киевского геолога Владимира Ивановича Jlyчицкого (оба — будущие академики). Тут же работал его ученик по Московскому университету Сергей Платонович Попов, с которым лазали по грязевым сопкам под Керчью еще в 1899 году (и обнаружили в их выделениях бор, который стал добываться с началом войны). Ассистентом на кафедре геологии служил также будущий академик Дмитрий Иванович Щербаков. Здесь учился И. В. Курчатов.

Девятнадцатого апреля не без приключений старшие Вернадские с Ниной переехали в Симферополь. За большие деньги ехали в мажаре — большой повозке, с пьяными торговцами вином, наблюдая безобразные сцены. Отчаяние сквозит в дневнике:

«20 апреля. Россию пропили и ее интеллигенция, и ее народ. Сейчас на поверхности вся эта сволочь — правая и левая, и безразличная. Все ее интересы в брюхе, пьянстве и разврате. И это та “свобода”, и то идеальное “счастье”, какое дает миру русская революция?