Андрей Битов - Пушкинский том (сборник)

«Возвратный» этот путь удаляется от него, однако, быстрее, чем Пушкин приближается к нему…

«Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь, – пишет он Нащокину 27 мая, – и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда <���…>.

Дай бог не сглазить, всё идет хорошо. Теперь поговорим о деле. Я оставил у тебя два порожних экземпляра „Современника“…»

Четвертый ребенок и второй «Современник»… Всё это «забирает» Пушкина с неотвратимостью: «Второй № „Современника“ очень хорош… я сам начинаю его любить и, вероятно, займусь им деятельно». Практик… Человек, который делает Дело, не бывает деловым… Ему некогда; у него на это – ни времени, ни сил…

И всё та же надежда – на Осень:

«Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, как скоро немножко устрою свои дела» (Павлищеву – 13 июля).

Практическая возможность Осени все менее основательна; творческая же – не лишена на этот раз оснований… Она нам кажется выше, чем в два предыдущих года. Она вполне возможна в масштабах 33-го…

С начала 1836 года, несмотря на все сгущающиеся «обстоятельства», Пушкин работает необыкновенно много: и «Современник», и статьи для него, и завершение «Капитанской дочки», и вечный и непрерывный его Петр… Но это еще не тот «новый» Пушкин, которого подготовил «кризис».

Что «нового» находим мы в Пушкине в преддверии долгожданной осени 36-го? После его второй болдинской 33-го. После «Медного всадника» и «Пиковой дамы»? После «Капитанской дочки» и «Золотого петушка»?… Это его возродившуюся лирику, летний его «цикл»…

Лирика – в большой степени возможность молодости. Для зрелого поэта способность к ней не есть величина постоянная. Лирика становится «реже» и обретает иное качество. Всплеск лирики у зрелого поэта можно считать наивысшим показателем его «формы». Но, будучи столь редким и всё более драгоценным для возраста явлением, она и наиболее осуществимый жанр в практике жизненной суеты. Она – короче. Ее «легче» написать, чем роман, поэму или историческое исследование, требующие длительного уединения и покоя, которых, как мы знаем, у Пушкина к 36-му году окончательно не стало. И наличие новой лирики в это время говорит о многом и еще более обещает.

После Болдинской осени 1830 года, после женитьбы стихи в Пушкине резко иссякли, «кончились». Они ищут себе повод – подражание, перевод, альбом, случай, дату. За исключением нескольких стихотворений 1821–1834 годов, когда мы говорим о поздней, философской лирике Пушкина, то имеем в виду стихи двух последних лет. Во-первых, их значительно больше, во-вторых, именно там проявляется некое новое качество, отдельное от всей предыдущей лирики. Любопытно, что стихи 1835–1836 годов соотносятся друг с другом по тому же принципу «годового кольца», как и прежде: «Вновь я посетил…» и «Когда за городом, задумчив, я брожу…», «Я думал, сердце позабыло…» и «О нет, мне жизнь не надоела…», – можно найти тематические и смысловые соответствия и в ряде других стихотворений, хотя это и будет выглядеть несколько натянуто: скажем, «Полководец» и «Памятник» или «Туча» и «Была пора, наш праздник молодой…». Но этот ежегодный повтор мотивов, проецирующихся друг на друга то ли колец, то ли витков, столь характерный для всей лирики Пушкина, в эти два года означает и нечто другое. Именно в эти два года в лирике Пушкина складывается новое для русской поэзии понимание поэтического цикла, настолько новое, что в этом же смысле оно возродилось (берем на себя смелость это утверждать) даже не в Анненском, а в Блоке. Цикл как осознанная форма лирического дневника, намечавшийся ранее, осознан Пушкиным как новая форма в 1836 году (хотя и не закончен). Стихотворения, входившие в цикл, Пушкин обозначил шестью римскими цифрами: на I и V зияет пустота, искушающая современных исследователей подставлять на их место то или иное стихотворение. Скорее всего эти номера следует искать среди незаконченного в то же время, поскольку Пушкин создавал именно цикл, а не «складень». Создание этого цикла можно считать последней крупной и качественно новой работой Пушкина. Лето 1836 года, всего полгода до гибели…

Выпишем в столбик [64]:

– 25 марта

– Художнику

III – 22 июня

(Подражание италиянскому) – («Как с древа сорвался предатель-ученик…»)

неоконч. до – 5 июля

– «Напрасно я бегу к сионским высотам…»

VI [65] – 5 июля

– (Из Пиндемонти), («Не дорого ценю я громкие права…»)

IV – 5 июля

– Мирская власть («Когда великое свершалось торжество…»)

II – 22 июля

– «Отцы пустынники и жены непорочны…»

– 14 августа

– «Когда за городом, задумчив, я брожу…»

– 21 августа

– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»

неоконч. – август

– «От западных морей до самых врат восточных…»

неоконч. – август

– «Ценитель умственных творений исполинских…»

– нач. сент.

– Родословная (переработка из «Езерского»).

«Новая жизнь» не могла быть не сопряжена и с новым творчеством.

Цикл и посвящен этой новой жизни.

«Пора, мой друг, пора…» и «Вновь я посетил…» – ближайшие предшественники летних стихов 36-го года. Первое намекает на будущее «(Из Пиндемонти)», второе – на «Когда за городом, задумчив, я брожу…». Мотивы эти зародились в лирике Пушкина практически вместе с внутренним решением изменить образ жизни, начав «новую», в которой он собирался дожить до конца дней своих. В цикле – программа эта нашла окончательное выражение.

И последняя строфа «Памятника», с другой стороны, приводит нас туда же, лишь на шаг назад и в глубь пушкинской жизни, еще исполненной намерения жить.

Написанное за неделю до «Памятника» стихотворение «Когда за городом, задумчив, я брожу…» (которое вполне могло бы оказаться пропущенным V номером…) – пусть в самой пессимистической форме, все равно есть проекция плана «новой жизни»: поэту омерзительна мысль не столько о смерти, сколько о смерти в пределах «прежней» жизни, так ее и не покинув; вид пригородского кладбища, на котором его могут похоронить…

Стихотворение писано 14 августа, а не позднее 13 августа он пишет Павлищеву, который его и удручает, и раздражает своими расчетами по продаже Михайловского, которого он вряд ли жаждет встретить:

«Вы пишете, что Михайловское будет мне игрушка, так – для меня; но дети мои ничуть не богаче Вашего Лели; и я их будущностью и собственностию шутить не могу».

И, несмотря на такую «испорченность» места, он всё равно рвется туда, не мысля пропустить именно ЭТУ осень. И кончает письмо так: