Андрей Битов - Пушкинский том (сборник)

У Пушкина красивый почерк, черновики его прекрасны и с точки зрения графики, и тут он любого графика переубедит. Но если талантливый график еще может попытаться проиллюстрировать прозу Пушкина, то с драматургией куда сложнее, даже невозможно. Может, оттого, что графика ложится на бумагу почти так же плоско как текст? Драматургия же подразумевает объем еще и в пространстве сцены. Мы говорила о букве, слове, строке, странице… Вот с буквицы и начнем. У нее есть высота, ширина и глубина. Попробуем измерить глубину – прорвем бумагу. Пушкин бумагу не рвет Почерк его летит. И вдруг – вензелек, то ли от задумчивости, то ли от счастья. И тут мы приходим к идее гравюры. Зачем такая усложненная техника? Зачем воспроизводить все в обратном порядке, как в зеркале? Зачем прорезать столь неподатливый материал, вплоть до стали? Зачем прибегать к средневековой алхимии, азартно ожидая оттиска? (Впрочем, Фаворскому работать с железным деревом – самшитовыми досками, было бы легче.) Выходит, чтобы вернуть слову его объем и глубину, утраченные в книге, но восчувственные художником. Вот зачем понадобился Пушкину Фаворский! «…Читаю Пушкина и прихожу от него в восторг…»

Пасха, 1912. «У меня раньше мурашки бегали, когда стихи читали…» 19.Х.1946. «…Делаю кое-что для Пушкина в Детгизе». 4.XI.1949. «Работаю сейчас над „Маленькими трагедиями“ Пушкина. Гравирую Скупого, Моцарта и т. д. Делаю отдельную книжку для Гослитиздата. Что-то выйдет?» 30. апр. 1959. «Какое счастье, что Россия имеет Пушкина!.. Как же страшно иллюстрировать его!..» 1963. «Картина похожа на рассказ, начатый с конца». 10 дек. 1951 [96]. Но ведь так и с замыслом рассказа… это потом он переворачивается в последовательность текста. Выходит гравер воспроизводит технику письма. Зеркально. Так, кстати, и родилось книгопечатание: вырезание букв наоборот. Драматургия процесса воспроизводит драматургию содержания. Зеркально. Да не очень… «У меня был хороший Дон Гуан, эскиз. Донна Анна на коленях молится, а Дон Гуан тоже на коленях изъясняется ей в любви. В издательстве мне сказали: на коленях нельзя, она молится – нельзя. Пришлось делать по-другому. Надо было делать „Пир во время чумы“ Пушкина, но сказали „Зачем делать английский город? У нас столько хороших русских городов…“ Ну, я сделал пустой английский городок». 27.III.1951. Приятно иметь дело с людьми!

«Я был счастлив, что мне в Гослитиздате предложили заявить любую тему и выбрать любой формат. И я взял „Маленькие трагедии“ Пушкина, потому что их давно люблю…»

«„Скупой рыцарь“ – самая простая вещь для иллюстрирования. Она суровая. Люди суровые. И в сущности и отец скупец и жадный, но также жаден и сын, только по-другому.

„Моцарт“ труднее всего мне дался. Я представил себе, что Сальери злодей, и до сих пор думаю, что он злодей, и это изобразил. Меня упрекали в том, что слишком его злодеем сделал, что он все-таки художник…»

«Он конечно контрастен Моцарту в понимании искусства, но, кроме того, хотя он и фанатик, он ханжа. Я хочу сказать, что он не величественный образ…»

«„Каменный гость“ – там, собственно, странно звучит этот традиционный конец, эта статуя – в сущности вся такая блестящая вещь. Когда я иллюстрировал эту вещь, делал эскизы, то у меня в конце концов получилось как бы стихотворное изложение, стихотворная композиция, подобие фигур, их положение, параллельность и перпендикулярность создавали как бы рифмы. Иногда это ассоциативное было. Например, в том месте, где на кладбище Дон Гуан признается Анне – там получилось, что сзади могильный памятник плачущей женщины, как бы повторяется ее движение. А он ей говорит, в сущности сочиняет, а сзади ангел, лицемерный ангел изображен а качестве памятника. И они параллельны и друг друга повторяют.

А если возьмем „Пир во время чумы“, то вся вещь звучит в песне Председателя:

Вот это собственно тема всей вещи.

Концовка – это лопата, факелы и розы. Сочетание такое, что розы фасной формы – глубина, они смотрят на вас. А лопата и факелы – это профильные формы, и сочетание одного с другим дает композицию». 1964.

«…лопата, факелы и розы» – надгробие мастера. Между ним и Пушкиным уже нет третьего.

15 июня 2005 г.

«Пушкин опять ничего не делает, только ковыряется в грязном сундуке своем…»

Первыми, как поэта не стало, сундук раскрыли жандармы, сшив суровой нитью свою пагинацию – всё, как оно там лежало. Неоценимый вклад! Именно «мундиры голубые», сами того не ведая, сохранили было его «файлы», как они существовали в сундуке: в той непоследовательности, в том беспорядке. Сохранили ли пушкинисты хотя бы жандармский порядок? Вряд ли.

Они упорядочили его. Сохранился ли сам сундук?

Мне сладко воображать его дорожность и потертость: этот верный друг сопровождал поэта по всем ссылкам и поместьям. «Ты не представляешь, как весело удрать от невесты и засесть стихи писать!» Как еще можно начать Болдинскую осень, не поковырявшись в грязном сундучке своем? Причем тут вьюга «Бесов», когда за окном дождливая осень?

Почему сразу следом первая повесть Белкина и почему «Гробовщик»? И почему из этого следует, что привстав из-за стола и выглянув в окошко на дождливый двор, надо вдруг осерчать на отечественную критику и написать уже с натуры: «Румяный критик мой, насмешник толстопузый…»

К вопросу о «народности»…

Какое царство интонации! Но опять, этого не споешь .

Так он и пишет, жонглируя, как Шива, в четыре руки (сразу в нескольких файлах): то стихи, то письмо, то драму, то прозу.

Была также и ваза («корзина»), упомянутая Гоголем, в которую Пушкин сбрасывал записки с беглыми мыслями, дабы не убежали, а потом вылавливал не глядя по одной (как его же герой-импровизатор из «Египетских ночей»).

«Компьютерная память» – еще одно доказательство единства всего пушкинского текста как написанного, так и ненаписанного – позволяла ему мгновенно собрать любой текст воедино в любой точке (воткнув перо в чернильницу, как «флешку» в комп).

Без Пушкина, вне его головы, куда труднее оказалось собрать его текст воедино.