Марк Твен - Автобиография

– Это была тяжелая и утомительная работа, но мы получили свое вознаграждение. В Эдинбурге не осталось ни единой вещи, связанной со Скоттом, которую бы мы не видели или которой не коснулись, – ни единой. Я имею в виду те вещи, к которым чужак может получить доступ. Есть одна, которую мы не видели, но она недоступна – частная коллекция реликвий и мемориальных вещей Скотта, представляющая большой интерес. Но я не знаю, где она. Не могу напасть на ее след. Жаль, что так. Придется оставить эту затею. А грандиозно было бы взглянуть на эту коллекцию, Хармони.

И тут голос из темноты произнес: «Поднимайтесь по лестнице, я вам ее покажу!»

И голос не обманул. Он принадлежал джентльмену, который владел этой коллекцией. Он повел Джо и Хармони вверх по лестнице, накормил-напоил, и пока они осматривали коллекцию, говорил и объяснял. Когда они вышли в два часа ночи, то осознали, что только что пережили звездный час своей поездки.

Джо всегда оказывался тут как тут, когда что-нибудь должно было произойти, – кроме одного раза. Каким-то непостижимым образом он запоздал, а не то был бы взорван в Питерсберге, когда заминированные оборонительные сооружения этого города взлетели на воздух во время Гражданской войны.

Когда я был на днях в Хартфорде, он рассказал мне еще об одном из длинной череды своих предопределений. Я думаю, он считает, что Провидение всегда заботится о нем, когда на подходе что-то занимательное. В тот раз это была казнь какого-то дезертира во время Гражданской войны. Когда мы читаем о подобных вещах в истории, то всегда рисуем себе одну и ту же картину – люди с повязкой на глазах стоят на коленях, повесив головы; напротив них шеренга неумолимых изготовившихся солдат с нацеленными мушкетами, чуть поодаль суровый офицер в мундире, отдающий резкие, отрывистые команды: «Приготовиться. Целься. Пли!» Мушкеты изрыгают облачка пламени и дыма, жертвы падают ничком, испуская дух, шеренга берет на плечо, поворачивается кругом, держась прямо, строевым шагом удаляется; инцидент исчерпан.

Картина Джо была иной. И я подозреваю, что именно она является правдивой – типичной. В этой картине дезертиры попросили, чтобы им разрешили стоять во весь рост, а не на коленях, чтобы им не завязывали глаза, а разрешили смотреть в глаза стреляющей шеренге. Их просьба была удовлетворена. Они стояли прямо и мужественно, они сохранили лицо, они не уклонялись, их взгляд был твердым. Но этого же самого нельзя было сказать ни об одном из присутствовавших рядом людей. Бригадный генерал с побледневшим лицом вскочил на лошадь – белый как покойник. Офицер, руководивший расстрельной командой, был бледен – белый как покойник. Лица солдат были бледны, их фигуры шатались так, что, когда они целились, шатание передавалось мушкетам. Офицер не владел голосом, и тот прозвучал не сурово и отрывисто, а слабо и бледно. Когда шеренга выполнила свою смертельную работу, она не отмаршировала прямо и по-строевому. Она шаталась.

Картина импонирует мне тем, что кажется самой правдивой из когда-либо представленных описаний казни по приговору военного суда.

Во время поисков писем доктора Брауна мы сделали находку, которой не ожидали. Судя по всему, она знаменует основание клуба «Плэйерс», а потому имеет для меня ценность.

Нью-Йорк, 2 января 1888 года.

Мистер Огастес Дейли будет очень рад, если мистер С.Л. Клеменс встретится с мистером Бутом, мистером Барреттом, мистером Палмером и еще несколькими друзьями за ленчем в пятницу 6 января (в час дня в «Дельмонико»), чтобы обсудить учреждение нового клуба, который, думается, вас заинтересует.

Просьба ответить».

Все основатели, я думаю, присутствовали на этом ленче; среди них Бут, Барретт, Палмер, генерал Шерман, Бисфам, Олдрич и остальные. Я не привожу других имен. Кажется, Лоренс Хаттон утверждает в одной из своих книг, что название клуба – «Плэйерс» – было уже выбрано и принято прежде, чем состоялся ленч, но я принимаю это за ошибку. Я помню, что несколько названий было предложено, обсуждено и отвергнуто за этим ленчем, что в итоге Томас Бейли Олдрич предложил это компактное и простое название – «Плэйерс», и что даже это удачное название было не сразу принято. Однако дискуссия оказалась очень краткой. Возражения были легко разбиты и устранены с дороги, и голосование в пользу названия было единодушным.

Я потерял интерес к клубу три года назад – по конкретной причине, – но в последнее время он ко мне вернулся, к моему большому удовлетворению. Завещательный дар мистера Бута был большим и щедрым – но он оставил два дара. Второй был не слишком большим благодеянием. Это был Магонигл, его глупый старый родственник, который нуждался в поддержке. В качестве секретаря он автократически управлял клубом и его советом менеджеров, с начала и до момента выхода на пенсию, три или четыре месяца назад. С самого начала я поручил уплату своих членских взносов и клубных расходов своему бизнес-агенту в Хартфорде мистеру Уайтмору. Он заботился обо всех моих делах. Сам я никакими делами не занимался. Когда мы в 1891 году поехали в Европу, я оставил в секретариате письменное распоряжение, уполномочивавшее Уайтмора и впредь оставаться казначеем моих членских взносов. Все оставалось по-прежнему, пока не прошел год. Тогда меня в Европе настиг счет за членские взносы. Я вернул его Магониглу и напомнил ему о моем распоряжении, которое не изменилось. Затем в течение пары лет счета шли к Уайтмору, после чего счет опять пришел ко мне в Европу. Я вернул его с прежними комментариями, но примерно через два года высылка счетов возобновилась. Я отсылал их обратно с обычными пометками. Дважды счета сопровождались оскорбительными письмами от секретариата. На таковые я отвечал в ругательном духе. Наконец, в 1901 году мы вернулись домой. В течение года ко мне не приходило никаких счетов. Затем мы поселились в Ривердейле-на-Гудзоне, и сразу же пришел счет из «Плэйерс» за членские взносы. Я был утомлен и отправил его в мусорную корзину. Через десять дней счет пришел снова, и вместе с ним – туманная угроза. Я и его выбросил в корзину. Еще через десять дней счет пришел опять, и на этот раз угроза была вполне твердой. Говорилось, что, если счет не будет оплачен в течение недели, я буду изгнан из клуба и объявлен неплательщиком. Это послание последовало в корзину за своими предшественниками. В указанный день я был объявлен неплательщиком и исключен – и был этому весьма рад, ибо устал то и дело испытывать на себе глупость Магонигла.

Роберт Рид, Дэвид Манро и другие закадычные мои друзья по клубу были изумлены и связались со мной, чтобы выяснить, что означает это странное дело. Я им объяснил. Они хотели, чтобы я изложил свои доводы правлению и потребовал пересмотра указа об исключении, но я был вынужден отклонить это предложение. И таким образом, положение вещей оставалось прежним и изменилось лишь несколько месяцев назад, когда Магонигл сложил свои автократические полномочия. Ребята думали, что мое возвращение в клуб будет теперь пустячным делом, но я так не считал. Я уже больше не состоял членом клуба. Я мог им стать не иначе, как испросив согласия на то, чтобы за меня проголосовали, как за любого другого кандидата, а я не желал этого делать. Правление исключило меня на основании простого заявления клерка о том, что я не плачу взносов. Ни члены правления, ни клерк не могли знать, получал ли я когда-нибудь эти счета и угрозы или нет, поскольку таковые приходили по почте. Они не просили меня свидетельствовать в свою защиту. Их бухгалтерские книги показали бы, что я никогда не уклонялся от уплаты и платил в срок. Эти книги могли бы доказать, что я не мог вдруг ни с того ни с сего сделаться мошенником, и могу разъяснить ситуацию, если меня спросят. Все поведение правления было таким, как всегда, с самого начала – произвольным, беспардонным и глупым. Подходящим местом для правления была бы лечебница для слабоумных. Я не мог позволить себе, чтобы за меня голосовали снова, потому что, с моей точки зрения, я никогда не переставал законно и правомерно быть членом клуба. Однако, когда Провидение избавилось от Магонигла, способ загладить образовавшуюся трещину, справедливый и достойный для всех заинтересованных лиц, легко отыскался. Меня сделали почетным членом, и я был рад занять прежнее место.