Марк Твен - Автобиография

Дети всегда дожидались, не ложась спать, чтобы иметь удовольствие это подслушать. Ничто не доставляло им большего удовольствия, чем видеть меня под пыткой. Как только мы начинали подниматься по лестнице, то неизменно слышали торопливый шорох одежды и уже знали, что это дети опять принялись за свое. У них было название для этого представления. Они называли его «пропесочивание папы». Как правило, это были послушные юные негодницы – по привычке, по воспитанию, по долгому опыту, но тут они гнули свою линию. Их нельзя было убедить подчиниться распоряжению и находиться вне зоны слышимости, когда меня песочили.

Наконец на меня снизошло озарение. Удивительно, что это не пришло мне в голову раньше. Я сказал:

– Послушай, Ливи, ты знаешь, это пропесочивание задним числом не самый мудрый способ. Ты можешь песочить меня после каждого обеда хоть целый год, и я все равно буду так же способен совершить запретную вещь на каждом последующем обеде, как если бы ты не говорила ни слова, потому что в промежутке забываю все эти наставления. Я думаю, было бы правильнее песочить меня непосредственно перед приходом гостей, тогда я смогу что-то из этого удержать в голове и дела пойдут лучше.

Она признала, что это мудро и что это очень хорошая мысль. Затем мы принялись за выработку системы сигналов, которые она будет доносить до меня во время обеда, которые будут отчетливо показывать, какое именно преступление я готовлюсь совершить, так чтобы я мог сразу переходить к другому. По всей видимости, одна из самых драгоценных детских радостей подходила к концу и исчезала из их жизни. Я предполагал, что это так, но я ошибался. Юные неслухи поставили ширму таким образом, чтобы находиться за ней во время обеда, слушать сигналы и ими развлекаться. Система сигналов была очень проста, но эффективна. Если миссис Клеменс случайно оказывалась настолько занята, беседуя с рядом сидящим гостем, что упускала из виду какое-то из моих действий, то непременно получала из-за ширмы подсказку вполголоса: «Синяя карточка, мама», – или: «Красная карточка, мама», «Зеленая карточка, мама», – так что я находился под двойной и тройной охраной. То, что не замечала мать, обнаруживали за нее дети.

Как я сказал, сигналы были очень просты, но эффективны. По подсказке из-за ширмы Ливи бросала взгляд через стол и говорила голосом, полным заинтересованности, если не наигранного дурного предчувствия: «Что ты сделал с синей карточкой, которая была на туалетном столике?»

Этого было достаточно. Я уже знал, в чем дело – что я насмерть заговариваю даму справа от себя и не обращаю никакого внимания на даму слева. Синяя карточка означала: «Дай передышку даме справа от себя, займись дамой слева», – поэтому я сразу же начинал энергично беседовать с дамой по левую руку. Новая подсказка не заставляла себя ждать, и далее следовала реплика миссис Клеменс, содержавшая как бы небрежное упоминание красной карточки, что означало: «О, ты что собираешься сидеть весь вечер, не проронив ни слова? Проснись же и заведи беседу». Таким образом, я просыпался и наводнял стол беседой. У нас был набор карточек разных цветов, каждая из которых обозначала определенное действие, каждая привлекала внимание к тому или иному преступлению из моего обычного списка, и эта система была чрезвычайно полезна. Она полностью себя оправдала. Это напоминало мятеж Бака Феншоу [150], который был подавлен, не успев начаться. Система предотвращала преступление за преступлением на протяжении всего обеда, и к концу я всегда выходил из испытания с успехом, с триумфом, с причитающимися мне щедрыми похвалами, которые принимал незамедлительно.

Много лет прошло с того вечера в Белом доме, когда миссис Кливленд подписала мне карточку. Много чего случилось с тех пор. Народились дети Кливлендов. Руфь, их первенец, с которой я не был знаком лично, но с которой переписывался, когда она была ребенком, дожила до цветущего и прелестного раннего девичества, затем ушла из жизни.

Сегодня приходит это письмо, и оно воскрешает в памяти Кливлендов, и прошлое, и мою утраченную маленькую корреспондентку.

«Редакционный отдел «Сенчури мэгэзин».

Юнион-сквер, Нью-Йорк,

3 марта 1906 года.

Уважаемый мистер Клеменс!

Мы с президентом Финли собираем поздравления экс-президенту Кливленду от его друзей по случаю его шестьдесят девятого дня рождения.

Если эта идея вам импонирует, не могли бы вы любезно прислать запечатанное поздравление по указанному выше адресу, а я перешлю его и другие письма на Юг, так чтобы президент успел получить их, все вместе, 18-го числа сего месяца.

Искренне ваш,

Мистеру С.Л. Клеменсу».

Когда маленькой Руфи было примерно год-полтора, мой старый и высоко ценимый друг Мейсон был генеральным консулом во Франкфурте-на-Майне. Я хорошо знал его в 1867, 1868 и 1869 годах в Америке и вместе со своими родными провел немало времени с ним и его семьей во Франкфурте в 1878 году. Он был всесторонне сведущим, квалифицированным и добросовестным государственным служащим. В самом деле, он обладал этими качествами в такой высокой степени, что среди американских консулов его можно, пожалуй, с полным правом назвать грандиозным. Ибо в то время наша консульская служба находилась в значительной степени – и, думаю, большей частью – в руках невежественных, заурядных и некомпетентных людей, которые были прежде политическими прихвостнями в Америке, а затем получили теплые места в консульствах, где содержались за государственный счет, вместо того чтобы отправиться в богадельню, что было бы дешевле и патриотичнее. В 1878 году Мейсон был генеральным консулом во Франкфурте уже в течение нескольких лет – четырех, кажется. Он приехал из Марселя с замечательным послужным списком, пробыв там консулом тринадцать лет, и одна часть его послужного списка была героической. Свирепствовала опустошительная эпидемия холеры, и Мейсон был единственным представителем иностранной державы, который остался на своем посту до ее окончания. И в течение этого времени он не только представлял свою страну, но и все остальные страны христианского мира, выполняя их работу и выполняя хорошо, за что и был превознесен ими в совершенно недвусмысленных выражениях. Эти великие заслуги спасли Мейсона от снятия с должности в то время, когда президентский пост занимали республиканцы. Но теперь-то на президентском посту был демократ. Не успел мистер Кливленд официально его занять (он еще не прошел инаугурацию), как был засыпан прошениями от демократических политиков, желавших назначения на место Мейсона примерно тысячи политически полезных демократов. Мейсон написал мне и спросил, не могу ли я что-нибудь сделать, чтобы спасти его от снятия.