Марк Твен - Автобиография

«Мы с мамой и тетей Кларой сразу после ужина собирались в театр и ожидали, что папа придет домой как можно раньше и отвезет нас туда. Но уже кончился обед, а он все не приходил и не приходил, и мама была все в большем и большем недоумении и беспокойстве, и наконец мы решили, что нам придется ехать без него. Итак, мы оделись и стали спускаться по ступенькам, но не успели мы дойти до середины лестницы, как столкнулись с папой, который поднимался с большим букетом роз в руке. Он объяснил, что причина, по которой он так опоздал, в том, что его часы остановились, а он не заметил и думал, что сейчас на час меньше, чем было на самом деле. Розы, которые он принес, прислал маме какой-то полковник Ф. Грант [146]. Мы пошли в театр и наслаждались «Адонисом» (далее слово неразборчиво) много играли на сцене. Мы вернулись домой примерно в половине двенадцатого и сразу отправились спать. В среду мы поднялись довольно поздно и завтракали примерно в половине десятого. После завтрака мама пошла за покупками, а я пошла к папиному агенту по кое-какому деловому вопросу. После того как папа переговорил с кузеном Чарли (Уэбстером), папиным агентом, мы поехали забрать папиного друга майора Понда, чтобы пойти с ним на выставку собак. Мы поехали с майором Пондом посмотреть собак и восхитительно провели время, глядя на стольких собак сразу. Когда мы посмотрели собак, папа решил, что пойдет навестить генерала Гранта, и я пошла с ним – это было 29 апреля 1885 года. Папа вошел в комнату генерала и взял меня с собой, я чувствовала себя удостоенной большой чести и была в восторге, потому что генерал Грант это такой человек, что я буду счастлива всю свою жизнь, что его видела. Папа и генерал долго беседовали, и папа написал для меня отчет об этом визите и о своей беседе с генералом Грантом, чтобы я включила его в эту биографию».

Здесь Сюзи вставила это мое свидетельство – вот оно.

«29 апреля 1885 года.

Я зашел к генералу Гранту и взял с собой Сюзи. Генерал выглядел и чувствовал себя гораздо лучше, чем на протяжении последних нескольких месяцев. Он отважился в то утро снова поработать над своей книгой – пожалуй, впервые за месяц он сел за работу. В это утро он сделал первую попытку заняться диктовкой, и попытка эта увенчалась успехом, к его великой радости. Он всегда говорил, что для него будет совершенно невозможно что-нибудь диктовать, но я возражал, говоря, что он известен своим умением ясно излагать, а поскольку повествование – это просто изложение последовательных фактов, значит, он отлично справится с диктовкой. Так и получилось. Ибо он диктовал в то утро два часа стенографистке, ни разу не поколебавшись в выборе слов, не повторяясь, и готовая рукопись не требовала исправлений. Двухчасовая работа представляла собой отчет о сражении при Аппоматтоксе [147]– это был необычайно важный материал, без которого книга была бы в значительной степени неполной. Поэтому я заранее привел к нему стенографистку, чтобы посмотреть, смогу ли заставить его написать по крайней мере несколько строк об этом сражении [148]. Но он тогда недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы взяться за это. Я знал, что из сотни описаний Аппоматтокса ни одно полностью не соответствовало действительности. Поэтому я был крайне заинтересован, чтобы генерал изложил правдивую версию. Горло его не беспокоило, и голос был гораздо лучше и сильнее, чем обычно. Он был так счастлив заново пережить события Аппоматтокса – сбросить с плеч эту гору, – что был разговорчив, как прежде. Он очень радушно принял Сюзи, а затем рассказал, какие темы хотел бы осветить в следующей диктовке. В первую очередь он считал необходимым раз и навсегда разрешить один вопрос, который передается из уст в уста и кочует из газеты в газету. Вопрос заключался в следующем: «Кому принадлежит идея марша к морю [149]– Гранту или Шерману?» Спрашивал ли его я или кто-то еще (стремясь зафиксировать важный факт), кто автор этой идеи, уже не помню. Но помню его ответ. Я запомнил его навсегда. Генерал Грант сказал: «Никто не придумывал марш Шермана к морю. Это сделал враг».

Далее он стал рассказывать, что враг, безусловно, диктует великое множество планов, которые потом ставит себе в заслугу военачальник противоположной стороны. В то же время, когда враг это делает, он раскрывает свои маневры, которые военачальник противника видит и использует в своих интересах. В данном случае Шерман имел, конечно, хорошо продуманный план. Он намеревался разрушить две остававшиеся железные дороги в той части страны, и это бы прекратило сообщение в регионе. Но генерал Худ сыграл в операции совсем не ту роль, какую от него ждали. Вопреки всем ожиданиям, он совершил резкое наступление на Читтанугу. Таким образом, марш к морю остался на усмотрение Шермана. Послав часть своей армии защищать и удерживать захваченное в читтанугском регионе, он получил возможность с оставшимися силами приступить к выступлению через Джорджию. Если бы Шерман эту возможность упустил, он не годился бы для своей должности.

«Шерман доложил мне, – говорит генерал Грант, – в чем состоит его план, и я приказал ему действовать. Мой штаб был против этого маневра». (Кажется, Грант сказал, что его убеждали остановить Шермана. Начальник штаба, по словам генерала, даже дошел до того, что отправился в Вашингтон без его ведома, дабы привлечь на свою сторону правительство, и до такой степени преуспел в возбуждении страхов, что генералу Гранту из Вашингтона пришел приказ остановить Шермана.)

Далее генерал сказал: «Чтобы защититься перед правительством, я телеграфировал Шерману и остановил его на двадцать четыре часа, а затем, сочтя, что проявил достаточное уважение к правительству, телеграфировал, чтобы он двигался дальше».

Я пытался передать не язык генерала, а лишь его общую мысль. Больше всего меня поразила его короткая ремарка, что это враг породил идею марша к морю. Она поразила меня тем, что прекрасно иллюстрировала афористичную манеру генерала – сказать много в одном лаконичном предложении. (Это мое свидетельство, за моей подписью «Марк Твен».)».

«После беседы папы с генералом Грантом мы вернулись в гостиницу, где нас ждала мама, и папа рассказал маме о своей беседе с генералом. Потом мы с мамой провели чудесный тихий вечер вдвоем».

Эта пара приятелей всегда затворялась вместе, когда им выпадала возможность, по выражению Сюзи, «уютно провести время». С раннего детства Сюзи и до конца ее жизни они с матерью были близкими подругами, задушевными подругами, страстными обожателями друг друга. У Сюзи был великолепный ум, и это делало ее интересным товарищем. А при тонком уме она имела сердце своей матери. Не было у Сюзи такого интереса или занятия, которые бы она с радостью не отложила ради того, что всегда было для нее более ценным, – ради общения с матерью. Сюзи умерла в самое время, в счастливую пору жизни, в счастливом возрасте – в двадцать четыре года. В двадцать четыре такая девушка повидала в жизни лучшее – жизнь как счастливый сон. После этого возраста начинаются риски, наступает ответственность, а с ней – заботы, печали и неизбежная трагедия. Ради ее матери я воскресил бы ее, если бы мог, но ради себя самого этого делать не стал бы.