Франсуа Керсоди - Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

В рейхсканцелярии Гитлер долго обдумывал недавние события и сделал из всего произошедшего окончательные выводы. Французский посол в Берлине Франсуа-Понсэ [251], лучше других понимавший мотивы помутненного сознания верховного правителя «тысячелетнего Третьего рейха», прозорливо отмечал: «Гитлер никоим образом не считал, что в Мюнхене он добился успеха. Напротив, он считал, что поддался и капитулировал там. Как и после вторжения в Австрию, он сожалел о том, что смалодушничал. Он считал – или хотел считать, – что […] у него украли предмет вожделения, то есть Прагу. И тогда им завладела одна мысль: захватить Прагу, этот древний город, где Германия оставила так много следов, название которого не давало ему покоя. Он страстно желал вступить в Прагу, как он вступил в Вену!» Точнее не скажешь… И напрасно Адольф Гитлер маниакально стремился сохранить это в тайне: уже с начала января 1939 года в рейхсканцелярии ходили слухи о том, что он решил «ликвидировать чешское государство».

По правде говоря, эту страну, ставшую беззащитной с военной точки зрения, по сути уже экономически и политически контролировала Германия. Спустя несколько дней после Мюнхенского сговора президент Бенеш подал в отставку, на его место пришел Эмиль Гаха – человек слабый, больной и морально надломленный. Геринг дал понять чехословацкому послу в Берлине Мастны, что для исполнения четырехлетнего плана он хотел бы заключить таможенный договор между двумя странами, а также «усилить влияние Германии на экономику и бюджет Чехословакии, что крайне важно для перевооружения Германии». Действительно, уже в конце 1938 года Германия разместила в Чехословакии огромный заказ на боевую технику и продукты питания, что сделало эту несчастную страну зависимой от могущественного соседа. Если ко всему этому добавить, что Германия почти открыто поддерживала действия словацких сторонников независимости, то становится очевидно, что оккупация Чехословакии Третьим рейхом в самом ближайшем будущем была предрешена…

Но Гитлеру этого казалось мало: ему нужны были крупные и немедленные успехи, которые могли быть использованы его пропагандой и утолили бы его жажду военной славы и политического реванша. В январе – феврале 1939 года генерал Кейтель, руководитель Верховного главнокомандования вермахта, еще не был посвящен в тайну, но он услышал достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы. Вот что он рассказывал позже: «В прессе все чаще и чаще начали появляться сообщения об инцидентах на границе и о преступлениях, совершенных в отношении немецких меньшинств в Богемии и Моравии. В Прагу направлялись ноты протеста, наш посол был отозван в Берлин, как и военный атташе, полковник Туссент. Фюрер несколько раз заявил, что его терпение заканчивается и что он недолго будет бездействовать. Из всего этого я сделал вывод, что операция по захвату всей Чехословакии неминуема. Когда я спросил об этом фюрера, тот не стал делиться со мной своими намерениями, и он не назвал никакой даты, но я все же принял необходимые меры для того, чтобы военный министр имел возможность начать быстрое и внезапное вторжение в случае необходимости».

Дело было в том, что фюрер неуклонно придерживался такого принципа: «Говорить людям только то, что они должны знать, и в тот момент, когда это им нужно знать». Но этот момент явно приблизился в конце февраля, когда он вызвал к себе командующего сухопутными войсками генерала фон Браухича. Кейтель вспоминал: «Он заговорил с ним в моем присутствии о все более нетерпимом положении немецких меньшинств в Чехословакии и заявил, что намерен начать военную операцию, которую назвал “операцией умиротворения”. Она явно не требовала мобилизации большего количества людей, чем то, что было указано в осенней инструкции 1938 года. Поскольку мы не узнали о дипломатических ходах Праги и Берлина ничего нового помимо того, что нам уже рассказал наш военный атташе, нам пришлось следить за политической конъюнктурой, и мы были склонны полагать, что речь шла о дипломатической игре, которую мы уже наблюдали в прошлом». Речь, конечно, шла о сильном нажиме на австрийские и чешские власти, который осуществлялся в прошлом году. Но теперь фюрер больше не намерен был ограничиваться дипломатией мускулов: он желал, чтобы непременно заговорили пушки…

Следует признать, что события явно благоприятствовали его плану. Возрастало возбуждение среди немецкого меньшинства в Богемии и Моравии. Подбадриваемая Берлином, Словакия заявила о своей «самостоятельности». Прага оказалась перед лицом угрозы со стороны соседних стран – Венгрии и Польши. Лондон и Париж явно не интересовались событиями в Центральной Европе. Чешские войска демонстрировали явную слабость. И наконец, президент Гаха 13 марта допустил фатальную ошибку: он пожелал встретиться с Гитлером, чтобы потребовать от него ослабить давление на его страну. Точно так же, как канцлер Австрии Шушниг за год до этого, Гаха сам полез в волчью пасть! [252]Вначале Гитлер намеревался предъявить чехам ультиматум за несколько часов до начала вторжения, но неожиданный визит президента Гаха позволил ему действовать более тонко.

Начальник Верховного главнокомандования вермахта прекрасно запомнил тот роковой день 14 марта. Позже он рассказывал: «Во второй половине дня я прибыл в рейхсканцелярию за последними инструкциями в связи с объявленной боеготовностью вермахта. Гитлер кратко сообщил мне, что вчера президент Гаха попросил его о встрече в связи с обострением межгосударственных отношений. Он ожидает прибытия президента вечером этого дня. Я спросил, не следует ли сообщить об этом Главнокомандованию сухопутными войсками и дать приказ об отводе войск в связи с изменившейся ситуацией. Гитлер решительно отклонил мое предложение и заявил, что, независимо от итогов переговоров с чешским президентом, намерен действовать в соответствии с планами операции вторжения. Мне следует неотлучно находиться в рейхсканцелярии начиная с 21.00 сего дня: ближе к полуночи он отдаст окончательный приказ Главнокомандованию сухопутными войсками и Верховному главнокомандованию вермахта».

Геринг вернулся в Берлин 14 марта во второй половине дня, всего за шесть часов до прибытия в столицу Германии президента Гаха с министром иностранных дел Хвалковским. Вместе с Кейтелем, Риббентропом и переводчиком Паулем Шмидтом маршал стал одновременно зрителем и актером драмы, которая развернулась той ночью в новой рейхсканцелярии на Вильгельмплац. И как всегда, независимо от его собственных убеждений, Герман Геринг намеревался в точности сыграть ту роль, какую отвел ему фюрер…

Руководимый склонностью к мелодраматизму и желанием добиться капитуляции чешских гостей, Гитлер решил принять их не ранее часа ночи 15 марта, всего за пять часов до начала вторжения [253]. Пауль Шмидт позднее так описал появление президента Гаха в кабинете фюрера и то, что за этим последовало: «Вскоре после часа ночи в этой комнате появился невысокий пожилой человек с темными глазами, поблескивавшими на лице, покрасневшем от возбуждения. […] В мрачном кабинете Гитлера не было места доверительной беседе одного человека с другим. […] На самом деле едва ли это можно было назвать разговором; он состоял скорее из одного длинного обвинения, выдвинутого против чехов Гитлером, который и на этот раз повторил тот же перечень преступлений, которые уже в запальчивости перечислял англичанам и французам. Никакого нового пункта не было добавлено. Ничего не изменилось, утверждал Гитлер, по сравнению с режимом Бенеша. […] Он не имеет в виду, сказал он, что не доверяет Гахе: все в Германии убеждены в его лояльности. Но Германия должна установить протекторат над оставшейся территорией Чехословакии ради безопасности рейха».