Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

«Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

И Христовы слова о душе, претерпевшей всё до конца, тоже были про него [17] В декабре 1992 года, спустя более тысячи и ста лет после мученической кончины князя, на Поместном соборе Православной церкви Чешских земель и Словакии было принято решение о канонизации святого равноапостольного Ростислава Великоморавского. Канонизация состоялась в 1994 году. Память святому празднуется в Чехословацкой церкви 28 октября. Русская православная церковь молитвенно поминает равноапостольного Ростислава, князя Великоморавского, 11 (по новому стилю 24) мая, вдень памяти равноапостольных Мефодия и Кирилла. .

Вряд ли немецкие епископы сомневались в том, что не меньше, чем Ростиславу и Святополку, главарь бунта известен и Мефодию. И что наверняка ещё до отъезда двух византийцев в Рим какие-то связи между ними и этим попом уже имели место. Не потому ли сразу после суда в Регенсбурге отправили Мефодия с его людьми подальше на запад, в Швабию?

Казалось бы, ничего доброго не мог ожидать для себя от известия о восстании и князь Святополк. Но, как ни странно, события в Моравии послужили к его скорейшему освобождению. В очередной раз выпало князю замириться с сыном Людовика Немецкого Карломаном. В наскоро задуманной игре хитроумец Карломан решил снова поставить на Святополка, такого же, как сам, мастера интриг. Пообещал ему не только личную свободу, но и возвращение власти над Моравией, если тот поведёт к себе домой франкское карательное войско и сам покажет на месте, какими лучше средствами угомонить своих взбунтовавшихся холопов.

Святополк, хотя и опасался подвоха, принял игру. Не смутила его ни унизительная слава усмирителя собственных подданных, ни то, что вместе с ним отряжены для неусыпного надзора за всяким его шагом два немецких маркграфа, Вильям и Энгельшалк.

Как только вломились в моравские пределы, начались самые свирепые расправы. Святополк не препятствовал баварцам в их обычных повадках распоряжаться чужим добром, чужими жёнами и девками.

Когда подошли к валам и крепостным тынам Велеграда, он отсоветовал маркграфам готовить осаду или штурм. Первое отнимет много времени, второе будет стоить больших людских жертв со стороны нападающих. Есть наилучший способ. Он сам берётся пройти внутрь восставшего города, объяснить людям безрассудность сопротивления и уговорить их на добровольную сдачу. Кому-кому, а уж ему моравляне поверят как отцу родному.

Защитники Велеграда, заметив приближающегося к главным вратам одинокого всадника и узнав в нём князя Святополка, которого уже не чаяли узреть в живых, действительно проявили признаки почтительного умиления и тотчас впустили его внутрь крепости.

За тынами установилась выжидательная тишина. Такая же — среди всадников, что изготовились ворваться в город.

Пошли минуты, потом и часы. Похоже, Святополк очень уж понадеялся на свои способности, перехитрить бунтарей, склонить их к сдаче ему до сих пор не удалось. Могли ведь ещё и побить князя, и повязать, узнав, что он-то и привёл карателей в свою землю.

Когда баварцы уже притомились сидеть верхами наизготовке, за тынами зашевелились. Из нескольких ворот горожане повалили им навстречу. Но не с повинными головами, а с секирами, мечами, копьями и дрекольем в руках. Они первыми кинулись в схватку и быстро окружили всадников. Рукопашная закончилась полным поражением чужого войска. Помяли и двух маркграфов…

Оказавшись весной 873 года на свободе, Мефодий наверняка услышал всю эту историю во множестве красочных изложений, в том числе и из уст самого Святополка, встреча с которым состоялась в том же Велеграде. По всем статьям князь гляделся полным героем. И немцев побил, и Карломана переиграл. Хотя гуляли по городу и особые подробности того дня. Сам-де Святополк на вылазку не пошёл, чтобы на случай её неудачи было ему чем оправдаться перед Карломаном: да повинен ли он?., горожан уговаривал на мирную сдачу, а они скрутили ему руки-ноги и кинули в холодный подвал…

В тот самый год, когда Мефодий с учениками вернулся в моравскую столицу, Святополк решил воспользоваться затруднениями Карломана, повязанного распрями с родными братьями. Князь отправил к старшему сыну Людовика в качестве своего доверенного лица некоего священника Иоанна Венецианца с предложением о мире. В письме заранее подтверждалась вассальная подчинённость Моравии королевскому дому Тем самым обеим сторонам предлагалось закрыть глаза на столкновение у стен Велеграда. Карломана такое условие как будто устраивало, хотя бы на время. Мир был заключён в баварском замке Форхайм. Похоже, и тот и другой из участников сделки радовались каждый своей победе.

Но сказать ли про Мефодия, что он с особой радостью на душе повторно возвращался в моравскую столицу? Где уж там. Десять лет назад, когда они с покойным братом поспешали сюда из Константинополя, лежала перед ними дорога чистая, без единой ухабины. Теперь же всё изрыто вдоль и поперек, и не знаешь, за каким лесным бугром ждать новой засады.

Благо ещё заботливый папа Иоанн VIII распорядился дать претерпевшему архиепископу и его спутникам в провожатые своего легата — епископа Павла Анконского, который следовал вместе с ними от самого места освобождения до Велеграда.

О том, чтобы завернуть с дороги в Сирмиум, городок на Саве, ещё решением покойного папы Адриана означенный как центр восстанавливаемой древней архиепископии и как резиденция Мефодия, сейчас речь не заходила. Как и во время короткой побывки у князя Коцела не заходила больше речь о том, чтобы Мефодию остаться здесь и перенести в Паннонию свою владычную резиденцию из Сирмиума и открыть в Блатнограде большую школу.

Похоже, что почти четыре года, прошедшие со времени их последней встречи, сильно остудили былое рвение паннонского князя. А ведь, кажется, совсем недавно, узнав, что Мефодий схвачен в Велеграде и находится неведомо где, князь слал письма в Рим, хлопотал перед курией о судьбе человека, которого, как и его покойного брата, считал чуть ли не посланцем в своём уделе самого Господа.

В « Житии Мефодия » есть выразительное объяснение произошедшей с Коцелом перемены. Баварские епископы, с великой неохотой отпуская Мефодия на свободу и прослышав, что он намерен посетить Блатноград, поторопились отправить Коцелу письменную угрозу: « Аще сего имаши у себе, не избудеши нас добре ». Словом, условие поставили: или он — или мы; примешь его у себя, от нас добра не жди.

Наверное, князь пожаловался гостю на незавидную свою участь. Если немцы с Ростиславом, его добрым другом и союзником, так жестоко обошлись, если столькие беды претерпел от них Мефодий, уже будучи архиепископом, то посчитаются ли они с живущим у них прямо под боком паннонским дюком?