Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Миссию младшего из солунских братьев в Арабский халифат (она описана в « Житии Кирилла ») иные современные исследователи, по установившейся гиперкритической привычке, обходят молчанием или ставят под знак вопроса. А если и озираются всё же на сообщение агиографов, то делают это как-то бегло, с явной неохотой. Может быть, потому, что миссия не имела прямого отношения к деятельности братьев в славянской среде? В итоге в обширнейшей кирилло-мефодиане можно насчитать лишь несколько работ, в которых предпринимались попытки хоть что-то добавить к изначальному краткому агиографическому рассказу.

Сравнительная немногословность этого житийного эпизода, излагающего подробности «Багдадской миссии» Философа, вроде бы заставляет предположить, что и сам Константин не придавал особого значения той своей ранней поездке на Восток. И не часто о ней потом вспоминал — в разговорах с Мефодием и учениками. А потому и они немногое запомнили для позднейшего пересказа в житии.

Не отсюда ли и некоторые хронологические нестыковки в этом «восточном сюжете»? Так, странным выглядит сообщение жития о том, что Философу на ту пору было 24 года. Потому что в таком случае выходило бы, что поручение отправиться в Багдад он получил в 850 либо 851 году, а к этой дате привыкать не нужно — она не вполне надёжна, как сейчас убедимся.

Впрочем, сначала — о самом характере участия Константина в «сарацинской миссии». Агиографы пересказывают некое послание, которое препроводили византийскому двору «агаряне, называемые сарацинами». Вызывающее это письмо содержало откровенную хулу на Святую Троицу: «Как вы, христиане, полагая, что Бог един, снова делите его на три, говоря, что есть и отец, и сын, и дух святой? Если можете показать это ясно, то пошлите мужа, который способен говорить об этом и переспорить нас».

На собрании, созванном при дворе по поводу столь неучтивого приглашения на диспут, было решено всё же принять вызов. Ведь всякое уклонение означало бы, что христиане признают свою неправоту.

Снова, как и в недавнем случае с иконоборцем Иоанном Грамматиком, молодой василевс призвал к себе Философа. Поручение императора Михаила представлено в житии в тонах торжественных, даже высокопарных:

« Слышишь ли, Философ, что говорят скверные агаряне против нашей веры? Но ты — Святой Троицы слуга и ученик — иди и выступи против них, и Бог, совершитель всякого дела, славословимый в Троице Отец, Сын и Святой Дух да подаст тебе благодать и силу в словах и явит тебя против Голиафа как нового Давида, с тремя камнями победившего, и возвратит тебя к нам, удостоенного царствия небесного ».

Сам ли царствующий поручитель так безукоризненно изложил это напутствие, вещал ли за него кто из придворных? Что об этом гадать? Мы лишь видим, что Константин в ответном слове выразительно краток:

« Рад я пойти за веру христианскую. Что есть слаще на сем свете, чем жить или умереть за Святую Троицу?»

Споры на вероисповедные темы между византийцами и мусульманскими полемистами имели место и раньше. Но устраивались они в более подходящие, располагающие к словесным браням времена. А как раз на сию пору между двумя империями длилась самая настоящая война: уже три года подряд, начиная с 851-го, арабы вторгались в малоазийское приграничье Византии.

Последнее перемирие, во время которого состоялся крупный обмен пленными, было уже достаточно давно — в 846 году… В следующем, 847-м багдадский халифат возглавил новый правитель по имени Мутаваккиль, и при нём отношения между православной и мусульманской империями резко ухудшились. Этот Мутаваккиль сразу же отличился особой нетерпимостью и в религиозных вопросах. Вдруг резко усилились гонения не только против христиан и иудеев, но и против шиитов. Кавказские окраины халифата отозвались смутами. По свидетельству автора-араба, в христианских кварталах своих городов Мутаваккиль повелел у каждого жилища поставить по деревянному чучелу с изображением чёрта.

Следующее перемирие удалось заключить лишь в 855–856 годах. Видимо, к этой поздней дате и следует отнести миссию Константина, не озираясь на 850 или 851 годы. По крайней мере, поздняя дата подкрепляется одним надёжным арабским источником, к которому через некоторое время мы вернёмся.

Неспешность пути в Багдад позволяла Константину основательнее подготовиться к диспуту. Итак, главная заготовка противной стороны — резко отрицательное, откровенно насмешливое отношение к догмату о троичности христианского Бога. Не зря же поторопились высказать эту тему в своём приглашении-вызове: «Почему вы делите бога на три?!» Вот она — молодая, горячая напористость последователей Магомета, будто взятая напрокат из иудейского догмата о единобожии. Аллах — единствен, как у евреев единствен Саваоф. В христианской же Троице те и другие усматривают грубую уступку многобожию.

С напористостью ещё более агрессивной, чем предполагал, столкнулся Философ сразу по прибытии на место. В столице халифата, как он уже знал, живёт много христиан, осевших здесь в разные времена: кто в плен попал когда-то, кто поселился недавно, убежав от иконоборческих властей. Были среди этих его единоверцев художники, зодчие, искусные ремесленники, педагоги. Показывая на их жилища, провожатые спрашивали теперь у гостя: разумеет ли он, что за кривляющиеся существа изображены на входных дверях?

— Вижу изображения демонов, — отвечал Философ, — и думаю, что внутри здесь живут христиане. Демоны не могут с ними ужиться и выскакивают наружу. А у кого нет этих знаков снаружи, с теми демоны пребывают внутри жилищ.

Дерзкая находчивость шутливого ответа должна была подсказать принимающей стороне: молодой человек, похоже, совсем не прост. Но это ведь только разминка. А хватит ли у него ловкости и выдержки, когда пойдёт настоящее испытание?

Оно началось за щедро уставленным снедью пиршественным столом. Этими яствами как бы намекали: не пожалеем для гостя изысканных словесных кушаний и острых приправ. Константину были представлены участники словопрения — среди них значились люди, сведущие в геометрии, астрономии, иных науках… И, между прочим, как почти сразу выяснилось, были тут и такие, что наслышаны о богословских раздорах, будоражащих христианский мир.

— У нас в исламе всё цельно и нерушимо, а что у вас происходит? — говорили гостю с мягкой укоризной, едва ли не с состраданием. — Божий пророк Мухаммед, принеся нам благую весть от Бога, обратил многих людей, и все мы держимся его закона, ни в чём не нарушая его. Вы же, когда соблюдаете закон Христа, вашего пророка, то исполняете его так, как угодно каждому из вас: один — так, другой — иначе.