Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Была ли ещё теперь жива мать? Благословила ли, скрывая от них слёзы, на новое, смертельно опасное, как всегда, подорожье? Или пришли уже не к родному порогу, а к плите надгробия, светлеющего рядом с отцовым камнем, поблекшим под солнцем и ветрами?

Имелся ли у них в запасе хоть один вечер, чтобы, взобравшись на плоскую и тёплую крышу родительскую, как забирались в детстве, никуда уже не спешить, не слышать ни дыхания своего, ни стука сердца, а зачарованно и неотрывно смотреть и смотреть сверху, будто с птичьей выси — на черепичные ступени крыш, спускающиеся широкой плавной полудугой от акрополя к подножию холма — к заливу?

Центральная Европа в раннем Средневековье

Бронзовеющей зеркальной чистотой залив вбирал всю бесконечность небесной чаши, и тогда казалось, что вода держит не только небо, не только повисшие над ней паруса, но и всю землю. А когда небо наливалось синевой и, смиряя его необмерность, прорезались первые звёзды, и зеркало под ним начинало медленно тускнеть, то возникало предчувствие, что небо забирает это зеркало куда-то к себе, и там уже пребывают другие зеркала, ещё больше и чище этого, и передают свои сияния друг другу, чтобы незримыми мощными снопами восходили эти переплески, как всегдашняя благодарная дань, к самому незримому и неисследимому Источнику Света.

Солунское происхождение было для братьев кладезем самых радостных воспоминаний. Поистине блажен, кому дано, оглядываясь на своё детство, выбирать из него только лучшее, не желая помнить ничего стыдного, горького, безобразного.

Пусть для жителей столицы, особенно людей придворного круга, само слово «солунянин» звучит почти так же как «простолюдин». Братьев это не смущало. Недавно ведь и василевс при всех назвал их «солунянами», добавив, чтобы им польстить, что все солуняне хорошо говорят по-славянски. Конечно, они за таким поощрением расслышали ещё и лёгкую насмешку, извинительную в устах молодого императора: да о чём там могут говорить солуняне со своими македонскими славянами, кроме как о ценах на овёс, ячмень, вино или баранину?

А они теперь едут, чтобы со славянами, пусть не македонскими, а моравскими (может, и до македонских дойдёт своя пора?), говорить не об овсе или сене, или о бараньих лопатках, а — о Боге. Впрочем, почему только так? Беседы будут и о зёрнах, плевелах, сене, овцах, козлищах, рыбах и тех же свиньях, потому что не зазорно же было и самому Сыну Человеческому говорить обо всём этом в притчах, когда через видимое хотел объяснить невидимое, как в маленькой притче о горчичном зерне и Царствии небесном. Или в притче о сеятеле…

Что и перечислять! Христос постоянно говорит самые простые слова, доступные самым простым слушателям. Разве сквозь зубы с ними говорит, разве языком книжников-многознаек, прегордых философов? Нет, простым говорит о простом просто и достоверно. Ну, не чудо ли это великое, никак не меньшее, чем чудеса исцелений, что Сын Человеческий говорит с человечеством самым простым языком?! Он ни одного непонятного им слова не принёс и не произнёс… Разве не так же прост и превечный свет, что из незримого источника неистощимо изливается на это море, на весь мир?

От солунского холма поначалу примет их в своё каменное русло старая, ещё Римом имперским пробитая дорога — Via Egnacia . Затем, свернув с неё вправо, уйдут на север долиной Вардара или Струма, как его зовут славяне за стремительную силу. Затем, одолев горные перевалы, миновав древний Ниш, всё так же держась гиперборейской звезды, достигнут Дуная у впадения в него Савы, где стоит Белград, по-старому Сингиндум, тоже, как и Ниш, обжитый когда-то легионерами Рима.

А уж оттуда, не отпуская надолго из вида широкий ток Дуная, нужно ещё подниматься и подниматься — до самого впадения в него Моравы. Это уже она, река моравлян, давшая имя народу и стране. На той Мораве и ждёт их в своём Велеграде князь Ростислав.

Был у них, как и положено, свиток с росписью рек, городов, колодцев, надёжных стоянок, горных мостов, речных переправ, бродов. Была в обозе достаточная поклажа, чтобы не оголодать за недели пути. Был для них из имперского монетного двора отсыпан тяжёленький вес в золоте, серебре и меди с изображениями василевса Михаила, чтобы не пришлось бедовать ни в пути, ни на месте. Была, разумеется, придана обозу внушительная стража — пусть видят дорожные забияки, что важные следуют люди, с которыми не стоит шалить. Были при них, на случай пограничных и таможенных дознаний и придирок, подорожные грамоты, скреплённые печатями императора.

И нужно им было иметь с собою людей, без которых никакая миссия такого рода немыслима. Как можно служить службу без уставщика-регента и хотя бы двух-трёх певчих? Как служить без икон Спасителя и Матери Божией, без образов, посвященных самым великим праздникам года, самым чтимым святым? А это значит: как можно было выехать без своего иконописца, хотя бы одного для начала? И не стыдно ли будет, прибыв на место, признаться, что впопыхах забыли дома запас свечей, масла для лампад, мира для таинств и ладана для воскурений?

И никак не могли приехать без нескольких учеников, способных сослужить в храме, читать славянское письмо, толково переписывать книги, начиная с того, что размерять и сшивать для них листы пергамена, мастерить прочные кожаные обложки, натянутые на деревянную основу, а к ним прикреплять бронзовые застёжки-«жуки», чтобы книга закрывалась плотно, не пропуская на свои страницы сырость.

Вспомнив про наше «скорее всего», прикинем, что учениками, наверное, были монахи или послушники из Полихрона или других монастырей Малого Олимпа, где братья уже подобрали себе одарённых и надёжных единомышленников из славян. Но не станем спешить… Достоверные имена учеников, точнее лишь немногих из них, появятся и у нас. Но позже, когда получим достаточные основания, чтобы эти имена назвать. Имя всегда и каждый раз — единственно. Имя не шуточно, чтобы с помощью его пускаться в произвольные допущения, даже с самыми благими намерениями.

Было и ещё одно имя, столь для братьев значимое, что и произносилось-то вслух лишь в ежедневных молитвенных обращениях. Климент… Как могли они отправиться в путь без ковчежца с его мощами?

И, конечно, как не менее ценную для них часть обоза, везли книги — по сути, целую библиотеку наиболее необходимых: те, что уже готовы были для храмовых служб на славянском языке; и те, из греческого церковного обихода, что ещё нуждались в переводе на славянский. Вторых было, понятно, больше, чем первых.

Потому и в пути, не отвлекаясь на зрелища, привычно для них однообразные — что в долинах, что на горных перевалах, — то и дело испытывали надобность книги эти распахивать — совсем новенькие, коробящиеся на сгибах листов, или старые, зачитанные до рыхлых вмятин на углах страниц. И нужно было — для своих свежих черновых записей — с особым старанием макать перья в сосудики путевых чернильниц, чтобы на дорожном ухабе не расплылась по листу досадная лужица.