Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Так получилось, что Мефодий если и добрался тогда до Велеграда, то лишь на самый малый час, — чтобы доставить превеликую радость глумливой облаве. Наконец-то — с копьями, арканами и ножами — вышли на лов долгожданного византийского зверя и его зверят.

И учеников похватали вместе с их опозоренным епископом. Ехали из Рима к великой радости, а облеплены грязью с головы до ног.

Куда везут их? На запад солнца, в предгорья и горы, через ямины, нарытые потоками. Значит, в самое гнездовье франкское. Не там ли теперь и Ростислав, если только жив князь?

Помоги же напоследок, спасительная книга!.. Когда начинал он перелагать её псалмы, заботливо подбирая на место греческих славянские слова, мог ли догадываться, как много в ней наперёд сказано и про него самого! Про каждого из нас сказано наперёд — на случай всякой беды, всякого непереносимого унижения. И вот — память нашаривает во тьме последнее прибежище для души.

Прежде, когда жили с братом на Горе, книга эта чаще всего открывалась для него стихами тихой радости и благодарности за то, что теперь и монахи его из славянского племени тоже, не хуже греков, разумеют смыслы Давидовых стихов:

Душа переполнена была смиренным ликованием. Казалось, и по всему миру так же теперь разливается благодатная теплота.

Верилось, что навсегда допущены они в это селение чистых трудов и до конца дней своих будут растроганно славить Творца на сладкозвучных гуслях царёвых.

Но так она теперь далека, та Гора, будто в чужой совсем жизни! А их — не в преисподнюю ли тащат? Можно подумать, что и не христиане вовсе тащат, а свирепые язычники — гунны, авары. Или угры, что напали было на него с братом в степях прихазарских…. Но и язычники бы так не злобились, видя их беззащитность.

Поистине ополчился против него и горстки учеников целый полк враждебных им лиц, да ещё и с духовными воеводами во главе… Хотя в « Житии Мефодия » не назван по имени ни один из участников расправы, дело спустя три года вдруг получило такую громкую огласку, что пало несмываемой тенью сразу на нескольких церковных владык.

Все они из Восточно-Франкского королевства. Все входили в синод Зальцбургской архиепископии. Все в большей или меньшей степени были ответственны за прямо-таки разбойничье самоуправство, вызвавшее, наконец, возмущённую отповедь из Рима. Автор « Жития Мефодия » говорит о них во множественном числе: «епископы». Замечает лишь, что некоторые из участников сговора после событий прожили совсем недолго: «…не избыша святаго Петрова суда, 4 бо от них епископи умроша ».

Упопомянем каждого отдельно.

Первым — Германариха, епископа из Пассау. Его владения располагались ближе всего к моравским землям, и он в 870-м непосредственно участвовал в набеге на Моравию, находясь при войске Карломана. Он теперь и повёз схваченного византийца в свой Пассау. О Германарихе известно также, что за пять лет до этого он побывал в сопровождении своих священников в Плиске, у болгарского князя Бориса, надеясь добиться постоянного присутствия в этой стране немецких пастырей. Но вынужден был отъехать, ни в чём не успев. Тогдашний папа Николай имел, как известно, собственные виды на Болгарию и потому не потерпел конкуренции.

На судное собрание (оно состоялось в Регенсбурге) явились также епископы Анон из Фрайзингена и Ландфрид из Себена. Среди присутствовавших называли и Вихинга, священнослужителя из Нитры, пути которого с Мефодием будут впоследствии многократно пересекаться.

В затеянном разгроме Моравской миссии участвовал и Адальвин, архиепископ Зальцбурге кий. Если он и не был главным исполнителем расправы, то, скорее всего, как раз он постарался, хотя бы задним числом, обосновать необходимость и особую строгость суда. Именно в стенах его епископской канцелярии тогда же, к началу 871 года, и появился трактат, известный среди письменных источников эпохи под названием «Conversio Bavoagiorum et Carantanorum» («Крещение Баварцев и Карантинцев»). Анонимный автор трактата постарался отметить историческое первенство Зальцбургского духовного центра в деле христианского просвещения не только германских, но и славянских язычников. Адальвин, по мнению исследователей, явно приложил усилия к появлению рукописи.

Но мог ли епископский синод обсуждать в обстановке, приличной такого ранга собранию, вопрос о том, кто в большей степени достоин и способен просвещать славян — они, старожилы этих мест, или приезжие миссионеры из Константинополя? Нет, после того, что успели здесь вытворить по отношению к Мефодию, синод совершенно уже не был способен удерживаться в рамках пристойности. Об этом с возмущением заявит в своём письме — прямо в лицо епископу Германариху — не кто иной, как папа Римский:

«…Воистину, чья жестокость, — не скажу про епископа, ни про какого-то светского человека, ни даже про тирана — или чья зверская свирепость способна превысить твою дерзость, когда обрёк нашего брата и епископа Мефодия (fratrem et coepiscopum nostrum Methodium) на затворническое притеснение и когда самым жестоким и бесчеловечным способом принудил его такое продолжительное время стоять под открытым небом, в зимнюю стужу и под дождём, и как отстранил его от доверенного ему руководства церковью, и как дошёл до такого безумства, что приволакиваешь его на епископский собор и бьёшь конской плетью, и как не было такое воспрепятствовано другими? И это, спрашиваю тебя, поступки епископа?..»

Письма со словами возмущения неправедным судом отправлены были из Рима, кроме Германариха, также епископам Адальвину в Зальцбург и Анону во Фрайзинген. Адальвину предписывалось: «…ты, который стал виновником его (Мефодия. — Ю. Л .) свержения, да станешь виновником и его восстановления на доверенной ему службе». Анону, «чья надменность и дерзость превышают не только облака, но и всё небо», выставлено ещё более жёсткое требование: «Если не будут созданы для уважаемого епископа добрые условия», то ему, Анону, надлежит срочно явиться в Рим и здесь дать отчёт о всём случившемся. До тех пор, пока Мефодий не будет освобождён и восстановлен в своих правах, всем этим епископам запрещалось служить мессы.