Н. Щербинин - Подвиг пермских чекистов

Старый фотограф удивил его: только взял в руки портрет и сразу заявил:

— Помню, моя работа.

Рассказал он следующее. Минувшей осенью он получил заказ сделать две репродукции с книжной фотографии. Заказ делал учитель истории: в школе готовили какую-то выставку. Он еще предлагал увеличить снимок, но клиент воспротивился, сказав, что все фотографии на витрине должны быть одного размера. Под портретом была указана фамилия, но он забыл ее. Что делать, память сдавать стала. Но личность, уверял он, известная, героическая. Если же что касается города, Мотовилихи — тогда другое дело. Здесь он многих известных людей знает, имеет массу фотодокументов.

Корешок квитанции фотограф нашел быстро. Клиент значился под фамилией Сергеев.

На обратном пути Трубицин обдумывал план дальнейших действий. Появилась масса вопросов, требующих ответа. Сергееву нужны были две фоторепродукции, и получить их он решил не в ближайшей мастерской, а довольно далеко от района, где жил. Он сказал, что фоторепродукция нужна для выставки исторических личностей — это по идее забота учителя истории, между тем его предмет — физика. Без сомнения, он и Булько знали, чей это портрет, но утаили от следствия. Почему это имело для них столь существенное значение?

В этих раздумьях он с трамвайной остановки дошел до управления и вдруг остановился. Конечно, приятно доложить о находках, проливающих свет. Но он представил своего начальника, внимательно случающего информацию, затем размышляющего над нею. Спокойно, деловито, вроде бы соглашаясь со всем, о чем ему доложили. Потом, когда кажется все в порядке и промахов не допущено, он задает простенький вопрос. Сколько раз в подобной ситуации, когда казалось, что все сделано отменно и не к чему придраться, этот вопрос ставил в тупик даже опытных оперативных работников. Что же говорить о нем, Трубицине, не проработавшем в управлении и года?

Сейчас до него дошло, что, выслушав информацию, одобрив его действия, порассуждав о пользе сомнений, Аликин спросит: «А кто все же на фотографии?»

Посмотрев на свою работу как бы со стороны, Трубицин уже не нашел ее безупречной. Первый вопрос о фотографии он задал Сергееву лишь на третий день, а его помощнику Булько — даже позже. Дал им время опомниться, продумать линию поведения. Сейчас, зная, что они на допросах были не искренни и такое поведение имело какой-то смысл, он досадовал на себя.

...Появилась компания Сергеева в поле зрения чекистов в какой- то мере случайно, хотя эту случайность в определенном смысле можно считать закономерностью. В органы поступило письмо, автор которого утверждал, что точно знает: есть люди, организация, в которой каждый, появись сегодня Колчак на Урале, побежал бы к нему с великой радостью.

Эту информацию поручили проверить. Автор письма добавил к сказанному очень немного. Все у него было по пьяному делу, толком ничего не помнит. Но утверждает: его пытались вербовать. Почему обратили внимание на него, объясняет тем, что однажды, обозленный жизненной неудачей, он, изрядно выпив, в сильных выражениях поносил некоторых должностных лиц. Кто-то, слышавший это, воспринял его ругань как недовольство Советской властью. Потом с кем-то он еще пил, но уже в другом месте. Тот человек, назвавшийся Иваном Васильевичем, встретил его еще раз и снова говорил о том, что есть люди, которые могут помочь ему посчитаться с кем надо.

Прошло немало дней, пока Трубицин разыскал этого Ивана Васильевича, оказавшегося вовсе Василием Ивановичем, мастером по ремонту велосипедов. Дальше пошло быстрее — ниточка потянулась, и клубок распутывали уже целой группой, специально созданной по этому делу.

...Почему он повернул в сторону педагогического института, Трубицин сам не знал. Где-то на полпути спохватился. Ах да, надо скорее выяснить, чей это портрет, и помочь может доцент Жирнов, с которым он был немножко знаком. Сейчас у него было такое предчувствие, что, узнав это, он поймет всю задачку.

День уже клонился к вечеру, но было еще жарко. Он снял пиджак, бросил его на руку и почувствовал себя бодрее. В учреждениях заканчивали работу, и поток пешеходов на улице усилился. В сторону Красных казарм маршировала колонна призывников. С вещевыми мешками, сумками мужчины шагали за молоденьким сержантом, не очень заботясь о строе. Безусых парней среди них почти не было. «Запасники», — подумал Трубицин.

На какой-то миг ему показалось, что он тоже шагает в рядах этой колонны, что у него в руках дорожные пожитки. Но нет, пока он только рядом, пока ему только по пути...

В институте было тихо, и он вспомнил, что сейчас время сессии, да и та должна уже заканчиваться, но об этом он сразу не подумал, и теперь оставалось одно — надеяться, что по какому-то случаю Жирнов окажется на кафедре.

Можно сказать, Трубицину повезло. Доцент проводил консультацию для студентов-заочников. Полчасика Трубицин побродил по коридорам, не отходя далеко от нужной аудитории, и наконец дождался, когда дверь распахнулась и разноголосый шум возвестил о завершении занятия.

Для доцента загадка оказалась простой. Он поднес фотографию к окну, внимательно осмотрел и повернулся к Трубицину:

— Это Бакунин, Михаил Александрович. Апостол русского анархизма. Портрет довольно известный.

На кафедре он порылся в шкафу с книгами и в одной из них нашел точно такой же портрет.

— Личность героическая, но во многом противоречивая. Чтобы понять его место в русской истории, истории рабочего движения вообще, лучше всего почитать статьи классиков марксизма-ленинизма. — Он назвал несколько работ.

Доцент почувствовал замешательство молодого чекиста. Понимая, что тот не сможет поделиться с ним своими заботами, не стал расспрашивать, а перевел разговор на другие рельсы. На прощание пригласил заходить — если нужна будет помощь, с удовольствием окажет ее.

— Вот мы и узнали, кому принадлежит роскошная борода, — размышлял вслух Аликин, прохаживаясь по кабинету. — Но проще от этого вопрос не стал. Имеет ли «русско-славянская национальная гвардия» какое-то отношение к Бакунину, может, само название взято из его сочинений? Вряд ли. Анархизм и национализм имеют точки соприкосновения, но все-таки это далекие друг от друга течения. Одно ставит своей целью разрушение всякой государственности, у другого — во главе угла превосходство одной нации над другой, причем закрепленное государственными актами. А Сергеев ярый националист. Обратите внимание: в первом варианте написанного им «устава» ставилось условие — в организацию принимаются только русские. Булько настоял отказаться от этого: мол, зачем ограничивать круг полезных людей.

— Но, Леонид Филиппович, у меня не сложилось впечатления, что эти заговорщики — интеллектуалы, что они сильны в теоретических вопросах, — возразил Трубицин. — Только у Сергеева высшее образование. Довольно заурядные люди. А уж идеи — какое там! Что анархизм, что национализм — им все равно, просто гложет ненависть к Советской власти, а куда эту ненависть обратить — не имеет значения. Один тоскует по тем временам, когда его отец всей деревней командовал, другому — пару магазинов своих иметь охота. Вот и вся программа.