Петр Афанасьев - Да, это было...

Мария Викторовна Нанейшвили, жена генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева, дочь старого большевика, секретаря Пермского окружкома ВКП(б) Нанейшвили, держала себя в лагерных условиях достойно. Когда ее арестовали в Москве, то осталась беспризорной малолетняя дочь. Ее взяли на воспитание мужественные люди. В 1950–1951 годах, когда проходила новая волна арестов, вспомнили, что дочь Косарева подросла. Ее арестовали и выслали в Красноярский край. Больших усилий стоило Марии Викторовне добиться, чтобы дочери разрешили отбывать ссылку в Норильске с матерью. Сейчас после реабилитации они живут в Москве.

Писатель Евгений Рябчиков тоже вкусил горького хлеба Норильска. О нем вспоминает авиаконструктор А. С. Яковлев в своей книге «Цель жизни». «Центральный аэроклуб стал одной из жертв «ежовщины». В связи с «делом» аэроклуба пострадал и сотрудник «Комсомольской правды» Евгений Рябчиков. Наши отношения с Женей Рябчиковым не ограничивались только служебными. В один из дней 1937 года он пригласил на свой день рождения. Собралось много журналистов, вечер прошел очень весело. Разошлись в первом часу ночи. В ту же ночь Женю арестовали как… врага народа». В конце войны Яковлев, тогда заместитель наркома авиационной промышленности, на приеме у Сталина встретился с одним из первых начальников строительства Норильского горно-металлургического комбината Завенягиным. Пользуясь хорошим настроением Сталина, Яковлев заговорил с Завенягиным о Рябчикове и попросил, если можно, пересмотреть его дело. Сталин обронил: «Посмотрите». Этого оказалось достаточным. Вскоре Рябчикова освободили.

Познакомился я с разбитым параличом грузином Мишей Амираджаби. Он — прокурор Закавказского военного округа. Когда начались необоснованные аресты среди военных, Амираджаби пытался воспользоваться правами прокурорского надзора для пресечения беззаконий, но все было тщетно. Тогда он выехал в Москву. Его внимательно выслушали, пообещав дать соответствующие указания. Когда на обратном пути он выходил из вагона, то был тут же на вокзале арестован. Инвалида Амираджаби затем «списали» на «материк», но дальше Дудинки он не уехал — умер.

Иосиф Иванович Заплавский, начальник шахты «Центральное-Ирмино» (в Донбассе), организовал рекорды Алексея Стаханова по добыче угля, которые прогремели на весь Советский Союз. Стаханов и сейчас гремит, а Заплавский как «враг народа» отбывал срок в Норильском комбинате-лагере. Киностудия выпустила картину о вредительстве в Донбассе, в которой одной из колоритных фигур по вредительству и диверсии являлся Поплавский (читай Заплавский). Подходил к концу срок его приговора. Работал на угольной штольне «Каеркан» (на пол-пути между Норильском и Дудинкой). Одну неделю не дожил И. И. Заплавский до конца срока. Умер от разрыва сердца.

Александр Иванович Мильчаков, генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ, блестящий оратор, талантливый журналист, реабилитации в 1954 году дождался в норильском лагере.

В Норильске я встретил и бывшего ректора Свердловского горного института Петра Яковлевича Ярутина, которого привезли из Полтавской тюрьмы. Его я уже упоминал: в августе 1937 года в Свердловской внутренней тюрьме НКВД в камере № 28 мне досталась постель, которую мне «сдал» Ярутин.

15 марта 1969г.

Суровая зима на исходе. Стало теплее, но эпидемия азиатского гриппа свирепствует. Три раза начинал болеть. Лежал в постели. Кололи. Как будто прошла болезнь. Выйдешь и — снова грипп. В начале марта ездил от обкома ВЛКСМ в командировку в Пышминский район (за Камышловом). Приехал и в третий раз слег. Давно не был в селах. Дышится легче. Приятно смотреть на деревянные дома с резными и ярко крашенными наличниками. Глаз радуется после бетонных и кирпичных стандартных строек.

22 июня 1941 года в проектном институте был нерабочий день. На территории второго лаготделения из динамика я услышал обращение Молотова в связи с нападением на Советский Союз гитлеровской Германии. Передача по лагерной трансляции была прервана. Несколько дней не работало радио. Все настороженно ждали развития событий: каким будет отношение к заключенным в связи с войной. Вспоминали 1937–1938 года, когда в лагерях работали «тройки» и «вносили исправления» в приговоры. Многие осужденные к тюремным и лагерным срокам решениями троек уничтожались. На Соловках называли гору Секирную, где проводились расстрелы, в Норильске — «Второй Норильск», в Дудинке — «акваторию Енисея».

Ждали провокаций. К счастью, события пошли по другому пути. Через несколько дней были восстановлены радиопередачи. Никаких секретов от заключенных о ходе военных событий не делалось. Отношение к нам стало даже человечнее. Среди заключенных началась массовая подача заявлений о направлении на фронт для защиты Родины. Все знали, что если и удовлетворят просьбу, то начинать боевую жизнь придется в штрафных батальонах. Лишь рецидивисты-уголовники оставались в стороне. Подавшие заявления прошли медицинские экспертные комиссии. Через некоторое время было объявлено, что на фронт пошлют, когда потребуется, а пока надо работать в норильском комбинате, обеспечивающем фронт оборонным металлом.

Известен случай, когда из Норильского лагеря по настоянию военкома отправили на фронт по их просьбе несколько заключенных, работавших в геологоразведочной партии на Нижней Тунгуске. Один из мобилизованных, ученый Гумилев, сын Анны Ахматовой, писал потом в Норильск, что он попал в Москву «через Берлин». Тюремная одиссея Льва Николаевича Гумилева на этом не закончилась. Он вновь был арестован. И еще в марте 1956 года об его освобождении ходатайствовали мать Анна Андреевна Ахматова и писатель Александр Алексеевич Фадеев. (Александр Фадеев. Письма 1916–1956 гг. «Советский писатель», Москва, 1967. Стр. 421. Письмо от 2 марта 1956 года «В главную военную прокуратуру»).

Война меняла состав лагерного населения. Ежегодно с открытием навигации по Енисею привозили военнослужащих, осужденных военными трибуналами, и жителей оккупированных немцами районов (за связь с врагом). В те годы зачеты за добросовестную работу арестантов были отменены. А зря. Они ускорили бы строительство норильского комбината. Правда, два-три раза заключенным, занятым на инженерно-технических должностях и отличившимся на работе, сокращались сроки. За участие в проектировании горных объектов мне дважды снижали сроки — на полтора и на один год.

В феврале 1947 года меня вывели из-за проволоки. Срок закончен. Решил никуда из Норильска не выезжать, так как получил паспорт с ограничениями места жительства. Ограничения касались столиц республик, областных центров, крупных рабочих районов. Паспорт вроде «волчьего». Жене с двумя детьми я не советовал ехать в Заполярье. Она не стала слушать никаких доводов. Пришлось договориться с начальником проектного управления А. Е. Шарайко, чтоб ей послали вызов. В июле 1947 года Нина приехала, а с нею 12-летняя дочь Ира и 10-летний сын Боря, родившийся через десять дней после моего ареста, которого я еще не видел.