Петр Афанасьев - Да, это было...

Камера освещалась окном с решеткой между рамами. С наружной стороны окно на всю высоту было закрыто металлическим «намордником». Свет проникал через верхний раструб.

Состав сокамерников был пестрый. У окна — мастер Баранчинского электрозавода «Вольта». В чем его обвиняли, он и сам не знал. Рядом с ним — рабочий из Нижнего Тагила, с вагоностроительного завода, перебежчик из панской Польши. Бежал он из армии с товарищем, который работал где-то в Сибири. Был он полуграмотный деревенский парень. Его обвинили в шпионаже без всяких оснований. Третий сокамерник — бывший ленинградский летчик. Переехал работать на Урал. Его каждую ночь вызывали на допрос. После одного вызова он не возвратился. Четвертым оказался немецкий рабочий с Уралмаша. Он был спокоен за свою судьбу: гитлеровское правительство его вызволит. О порядках в СССР говорил с издевкой. Пятый — ветеринарный врач управления Свердловской железной дороги. Его арестовали в день рождения, на домашнем торжестве. Обвиняли в том, что якобы умышленно травил скот, транспортируемый через Свердловскую железную дорогу. Его форсированно допрашивали, сутками держали у следователей. Скоро он исчез.

Меня недели три не вызывали к следователю. Понемногу начал понимать, что аресты, проводимые органами НКВД, не в ладах с принципами революционной законности. Прокурорский надзор отсутствовал. Сидевшие в тюрьме длительное время не помнили, чтоб ее посещал прокурор.

Отбой ко сну во внутренней тюрьме в 22 часа. Подъем в шесть утра. С 6 до 22 часов пользоваться постелью запрещалось. На допросы вызывали, как правило, с 23 часов. Возвращались с них в 3–5 утра. Только улягутся заключенные после отбоя, как начинался грохот открываемых и закрываемых металлических дверей. Все напряжены: не за нами ли? Пришедший с допроса не успевал заснуть, как объявлялся подъем и, значит, пользоваться постелью уже нельзя. Надзиратель через глазок в двери следил, чтобы кто-нибудь не заснул сидя. Передачи запрещены. Заключенный мог получить свидание или передачу только по разрешению следователя, если тот был «доволен» своим подопечным.

После окончания арестантского обеда слышно было, как в некоторые камеры разносят дополнительное питание. Как мне сказали, это кормили «котлетников». Так называли заключенных, которые безропотно подписывали протоколы допроса, сфабрикованные следователями.

Происходила смена обитателей камеры. В нее водворили 73-летнего Мейера, работавшего в объединении «Уралцветмет». Интересный человек. Охотник-медвежатник. Работал когда-то на строительстве КВЖД, где пристрастился к охоте на тигров. Ходил один на один. Старик еще крепкий. Следователь Мизрах предъявлял Мейеру обвинение в шпионаже. Доказательством служил проспект русско-немецкого спортивного общества, изданный в прошлом столетии. В числе основателей общества значилась фамилия Мейер. Мизрах добивался признания от Мейера, что он был организатором общества, занимавшегося шпионажем. По хронологии получалось, что общество прекратило свое существование еще до рождения Мейера. Мизраха это не смущало.

Очередной сокамерник — директор бактериологического института профессор Кутейщиков. Он явился с вещами, приспособленными для тюремного обихода. Вещевой мешок не имел пуговиц, крючков и кожаных ремешков. Завязывался дозволенными способами. Оказывается, Кутейщиков уже бывал в подобной ситуации и с тех пор хранил под кроватью приготовленный мешок с бельем и сухарями.

Бактериологический институт помещался под одной крышей с областным управлением НКВД. После ареста едва ли не всех научных работников институт был закрыт, а здание полностью заняло управление НКВД. Профессор Кутейщиков впоследствии в тюрьме покончил самоубийством.

Загремел замок и в дверях появился новый сокамерник, на вид лет 18–20. Выражение лица беспомощно-детское. На новичке летний легкий пиджак, надетый на нижнюю рубашку, домашние туфли на босых ногах. Из одного кармана пиджака выглядывало полотенце, из другого — зубная щетка. От Володи Тарика (так он назвался) мы узнали, что он член Свердловского областного комитета ВЛКСМ, ведал пионерской работой.

Всего несколько дней я находился с Володей, но он покорил меня своей любовью к детям. Его рассказы о пионерской работе дышали такой страстью, что иногда забывалась обстановка, в которой мы находились. Как был рад Володя, что для Дворца пионеров удалось отвоевать особняк Харитонова. Перед открытием Дворца Тарика уже отстранили от работы, но он не мог не участвовать в торжестве, тем более что ему и жене прислали пригласительные билеты. Во время торжественного заседания из президиума Володе переслали записку с предложением покинуть зал…

Дела репрессированных комсомольцев вел следователь Парушкин. После первого допроса Тарик вернулся в таком состоянии, что уткнулся в подушку и зарыдал. Парушкин сразу оглушил его грязной, площадной бранью, угрозами, называл врагом народа, принуждал подписать уже заготовленный протокол «допроса» с гнусными обвинениями.

За семнадцать лет в тюрьмах, лагерях и местах ссылки я встречался с тысячами невинно репрессированных, но арест Володи Тарика особенно поразил меня своей бессмысленностью и жестокостью. Прошло уже более тридцати лет, но образ Тарика стоит перед глазами, как будто мы с ним расстались только вчера.

Когда появилась возможность (после реабилитации в 1954 году), я решил подробно ознакомиться с биографией и дальнейшей судьбой Володи. К сожалению, молодой коммунист Тарик погиб.

Я разыскал Дору Петровну Леонтьеву и Марию Александровну Красовскую, которые работали в обкоме ВЛКСМ вместе с Тариком. Их восторженные отзывы о нем подтвердили мои тюремные впечатления. Они вспоминали, как Володя горел на работе. Лично для себя никогда ничего не требовал. Напротив, товарищам приходилось следить, чтобы его добротой не злоупотребляли.

Тяжелые злоключения достались и жене Володи, Вере Алексеевне Тарик-Зыковой. Ее репрессировали как члена семьи арестованного. От нее я узнал многое о Володе. Его отец — коммунист, переехал на Урал, когда Володя был еще мальчиком. С 1926 года Владимир начал свою работу председателем райбюро пионеров в Каменском райкоме ВЛКСМ. И с тех пор работа среди пионеров стала его призванием. Тарик — участник X съезда ВЛКСМ.

5 сентября 1937 года было ужасным днем для семьи Тарик. Владимира уже уволили с работы. Вера была на последнем месяце беременности. Дети — дочь Эмма семи лет и сын Владик двух лет — не подозревали трагического положения в семье и резвились. Владик неудачно прыгнул и сломал ногу. Врач «Скорой помощи» загипсовал перелом. Не успели заснуть, как стук в дверь — и появились люди, предъявившие ордер на обыск и арест. Владимир отклонил попытку жены собрать его в последний путь и со словами «ничего не нужно» вышел из квартиры в том виде, в каком явился в тюремную камеру. Следователь Парушкин так и не разрешил жене передать арестованному одежду.