Геннадий Моисеенко - Эпоха победителей. Воспоминания пламенных лет!

А ПОКА АТЛАНТЫ ПРОДОЛЖАЮТ СВОЁ ПЛАВАНИЕ! ОНИ ЖДУТ!

И уже через много лет, когда перестройка разорвала наши народы, по живому, безжалостно разделила нас и наши семьи, и оторвала нас от могил наших предков, я приехал в Запорожье.

Воспоминания захлестнули моё сердце. И стоя на могиле предков, рядом с памятником Отца, я вспомнил всю свою жизнь и эту историю. Все рассказы и воспоминания Отца прошли перед моим взором. И отчетливо выделился эпизод, с которого начался этот рассказ.

Моисеенко Н.П. Памятник на могиле. Запорожье, 1976 г.

– Последний выстрел Великой Отечественной войны возник перед моим взором, рука потянулась к перу, и я вернулся к воспоминаниям Отца. Все картины возникли передо мной как на яву, и я начал описывать все наши мысли, встречи, беседы и переживания, все события эпохи одно за другим ложились на бумагу.

А после описания всех событий, захвативших целую эпоху края, где мы родились, и отразивших, во многом, всю эпоху Великой страны, появился этот эпилог и это воспоминание.

Последний выстрел Великой Отечественной, который прогремел и вспыхнул перед моими глазами, запомнился мне на всю жизнь и ещё долго будоражил мою душу. Он слился в сознании с моей первой, почти детской любовью.

Бывает любовь с первого взгляда, а моя ранняя любовь – чувственная и красивая, как первый весенний гром, зародилась вместе с выстрелом зенитной пушки. Как раз после приезда в наш город командующего фронтом Р. Малиновского, пообещавшего прикрыть работы на Днепрогэсе и город от налётов вражеской авиации, зенитными батареями.

И уже через несколько дней после его обещания, под окнами нашего дома прогрохотала колонна машин. И остановилась за маленькой заболоченной речушкой – Московкой, заросшей кленовником и ивняком.

Ну, как же мне, почти мальчишке, усидеть дома, когда рядом разворачиваются такие события.

Сорвавшись с места, стремглав, по ухоженной тропе, раздвигая кусты, бегу вперед на пригорок, к берегу, откуда открывается вся панорама, лежащая за рекой. Усевшись на берегу, я наблюдаю разгрузку зенитных орудий, счетверённых пулеметов и снарядных ящиков.

В один миг машины опустели и одна за другой, по узкой накатанной земляной дорожке, ушли в город. Солдаты, коротко перекурив, быстро взялись за лопаты и, привычными движениями, начали окапывать площадки под орудия.

Она появилась внезапно – маленькая, белокурая, смеющаяся, с ярко синими глазами, с наушниками на голове и небольшой портативной армейской радиостанцией. Бросив на меня свой искрящийся взгляд, быстро заговорила: «Ольха. Ольха. Я – сосна. Я – Сосна!». В её наушниках что-то загудело, заскрипело, закашляло. Она быстро обернулась, сверкнула глазами и крикнула куда-то вниз: «Связь есть! Связь есть!»

– В окопе появился пожилой, сутулый лейтенант с землистым лицом, подстать его окопной жизни. Коротко бросил: «Слышу! Слышу!»

– Посмотрел на меня, проворчал: «Наташа, брось играть в любовь, брось дразнить мальчишку».

– Согнал её с бруствера и скрылся в землянке. Но она появилась вновь, опять уселась на бруствер окопа, щелкая семечки, и сверкая глазами.

В её наушниках запел зуммер, она взмахнула руками, как испуганная чайка. Спрыгнула в окоп и закричала: «Воздух. Воздух!»

Вся площадка вздрогнула, зашевелилась, забегали солдаты, словно ожившие тени, занимая места у орудий.

Раньше совсем не заметные, покрытые кленовыми ветками, закивали длинными стволами зенитки, заскрипели, заметались, заохали счетверённые пулеметы. Казалось, вся растительность, такая величаво спокойная, развернулась в направлении цели и замерла.

Темно-синий двухмоторный бомбардировщик, с обрубленными крыльями, с ясно видными черными сдвоенными крестами на плоскостях, с леденящим душу надсадным воем моторов, появился на небольшой высоте из-за острова. Как всегда, не ожидая опасности, он пересек Днепр и направился к вокзалу, где скопились воинские эшелоны, с горючим и боеприпасами, ожидая отправки, через недавно наведенный армейскими саперами, временный деревянный мост, низко нависший над Днепром всей своей деревянной громадой.

Наташа выскочила из блиндажа и под команду лейтенанта:

«Огонь! Огонь!» – Закрыла лицо руками и вскрикнула: «Ой! Что будет?» – Пронзила меня лучом удивленных, испуганных глаз и скрылась в окопе.

Голубой луч вонзился в моё сердце, зенитки тявкнули красно-желтым пламенем, пулеметы застрочили короткими очередями, трассирующие пули устремились к цели. Моё сердце ёкнуло, опустилось в тоскливо щемящую изморозь, и счастливо заныло: «Где она?»

Самолет дернулся, как человек с разбегу наткнувшийся на внезапное препятствие, на мгновенье остановился и, продолжая полет неравномерными рывками, задымился. Из его фюзеляжа вырвалось пламя. Не долетев до цели. Сбросив беспорядочно бомбы, на его корпусе появились маленькие черные фигурки.

Фигурки перевалились через борт и полетели вниз. Через секунду они закачались на раскрывшихся, как бутоны роз, белых цветах парашютов. Казалось, вот они рядом, можно добежать и схватить их за пыльные шлемы. Я сорвался с места, присоединился к ватаге мальчишек, которая, пыля по улице босыми ногами, неслась к парашютистам. Нас обогнала полуторка с комендантским взводом и устремилась вперед за город в кукурузное поле, куда приземлялись парашютисты.

Машина вернулась с двумя пленными летчиками в черных комбинезонах, и остановилась у ворот комендатуры, рядом с хлебным киоском, у которого толпились женщины. Они рванулись к машине, и с криками стали забрасывать немцев камнями. Из ворот вышел комендант, выстрелил в воздух и сказал: «Прекратить произвол».

– Охрана увела перепуганных летчиков, а я поспешил на батарею к Наташе рассказать, какие они – немцы. Мы возбужденно обсуждали удачный воздушный бой, и радостно смеялись первой, казалось совсем нашей победе.

Я начал часто прибегать к Наташе на батарею. Часовые уже перестали обращать на нас внимание. Ласковые прикосновения мягких Наташиных пальцев, отдавались в моём сердце сладкой щемящей болью и томлением. Мы болтали о городских делах, рассказывали о себе и смеялись радостно и тревожно.

Однажды Наташа сказала, что скоро уходим. Фронт уже давно ушел далеко за Буг, и поцеловала меня. Я весь обмер, покраснел, затрепетал как скворушка, выпавший из гнезда, и смущенный ушел домой переживать свои чувства.

Они ушли ночью, оставив за собой полуразрушенные окопы, обломанные ветки, запах пороховой гари и человеческой стоянки.

В почтовом ящике я нашел записку с номером полевой почты и коротким: