Геннадий Шутц - Воспоминания

Геннадий Викторович Шутц, 1945.

В июне 1941го мне было 17 лет. 18го числа у нас был выпускной вечер, а 22го — футбольный матч между нашим районом, за команду которого я выступал, и соседним. Мы проигрывали. Тут прибегает мой брат и кричит: "Генка, война началась!" Я говорю: "Какая еще война? Не видишь: мы проигрываем?!" Ну, а уже вечером, в клубе, где мы смотрели фильм, неожиданно убрали экран и выкатили трибуну. К нам обратился какой-то райкомовский работник с речью о том, что началась война, и просьба всем комсомольцам явиться в райком. Ночью мы туда пришли. Я написал заявление с просьбой направить меня добровольцем на фронт, но поскольку я был 24го непризывного года рождения, то меня вместо фронта направили на заготовку сена для армии. Дали мне под команду тринадцать девиц, которые почти ничего не умели, и вот я бегал между ними: "Генка, отбей косу! Генка у меня коса в кочке застряла! Генка поточи косу!" Устал я с ними.

Этим же летом я поступил в Томский Железнодорожный Институт. В институте я проучился всего месяц, и нас отправили домой. А в январе 1942го, когда мне исполнилось 18 лет, меня призвали. Всю нашу группу призывников отправили в Москву, где мы попали в сортировочный лагерь, что находился в Измайлово. Когда наша команда прибыла, ко мне подошел старшина и спросил: — Сколько классов окончил? — Десять. — А тригонометрию знаешь? — Да. — Пойдешь в зенитчики? — С удовольствием! Так в апреле 1942 года я попал в батарею малокалиберной зенитной артиллерии (МЗА). Нам сказали, что учить нас будут до августа. В начале июня мы получили зенитки — cо скорострельностью 160 выстрелов в минуту. В реальной же ситуации после 75-100 выстрелов они так разогревались, что их начинало клинить.

Практические занятия май 1946. Германия. (Хотя фотография сделана после войны, она дает полное представление об устройстве КП батареи)

Командир батареи распределил наши обязанности, и я стал дальномерщиком. Оказывается, стереоскопическая способность зрения, то есть способность различать расстояние до предметов и определять их относительную удаленность, сугубо индивидуальна. Тест же был элементарно прост: командир показал на дерево и столб, что были примерно в 800 метрах от нас, и спросил, кто из них дальше. Поскольку я ответил правильно, то и стал дальномерщиком.

В то время батарея состояла из четырех орудий, которые занимали позиции как бы в вершинах квадрата со стороной 100–150 метров. В центре квадрата располагался командный пункт, который состоял из поясных окопов для разведчика, дальномерщика и командира. Между комбатом и орудиями устанавливалась телефонная связь. Реально же во время боя из-за грохота выстрелов подавать голосовые команды не было никакой возможности, поэтому мы разработали специальную систему условных сигналов.

Работа батареи строилась следующим образом: разведчик, вооруженный биноклем, обнаружив приближающиеся самолеты противника, определял их количество. В идеальном случае это получалось с расстояния пять километров. Я, дальномерщик, определял расстояние до цели и непрерывно сообщал командиру о его изменении. В свою очередь командир распределял цели между орудиями и выбирал время открытия и тип огня: одиночный, короткими или длинными очередями. Обычно огонь открывался с дистанции 2000–2200 метров короткими очередями. Длинные же очереди применялись по низколетящим самолетам. Стреляли обычными фугасными снарядами.

Расчет зенитного орудия сержанта И.И. Шапина. Стоят слева на право: подносчик, установщик удаленности цели, заряжающий, установщик курса цели, подносчик, командир; сидят: 1ый номер, 2ой номер. (из книги А.А. Гречко "Битва за Кавказ")

Конечно, нам выдавали и бронебойные, но они редко использовались и только по наземным целям. Расчет орудия состоял из 8ми человек: командир, два наводчика, первый и второй номер, установщик удаленности цели, корректировщик курса и скорости полета цели, заряжающий и 2 подносчика (если стрельба идет длинными очередями, то один не успевает подавать — там обоймы как в мясорубку уходят). Первый номер наводил орудие по вертикали до совмещения горизонтальной черты коллиматора с целью, второй номер — по горизонтали до совмещения вертикальной черты коллиматора с целью, третий номер устанавливал дальность и скорость полета цели, которые сообщал командир батареи; корректировщик, вращая маховичок, старался угадать курс самолета; командир, убедившись, что цель захвачена, докладывал на командный пункт; и по приказу командира батареи второй номер открывал огонь. Вообще-то, опытные наводчики стреляют больше по трассерам снарядов. Это умение отрабатывалось на постоянных тренировках между налетами или на дежурстве (на батарее всегда дежурило одно орудие).

Так вот, возвращаясь в 1942 год… Мы не успели даже начать осваивать орудия, как пришел приказ о нашей переброске на фронт. В первых числах июля наш 241й армейский зенитно-артиллерийский полк, состоявший из четырех батарей и двух пулеметных рот, вооруженных был переброшен на Воронежский фронт. Зенитки мы изучали прямо на железнодорожных платформах, и однажды, во время тренировки, наводчики произвели выстрел, который чуть не убил нашего комбата — снаряд прошел над его головой. На станции Серебряные Пруды мы первый раз попали под бомбежку. Я запрыгнул с головой в ближайшие кусты и там сидел, дрожа от страха, пока самолеты не улетели. А уже под станцией Анна было настоящее боевое крещение.

Сержант Г. В. Шутц, 1942

До конца лета мы откатывались с войсками, пока фронт не стабилизировался по реке Дон, на берегу которой мы стояли вплоть до начала контрнаступления. Это было очень трудное время: боеприпасов было мало, кормили нас очень скудно. На первое и второе — суп или каша из усеченной пшеницы или свежего гороха, приготовленная на узбекском хлопковом масле, выглядевшем как ржавчина. А то одно время даже соли не было — вот это настоящее мучение.

Это был последний год, когда немцы еще старались воевать по расписанию: ночью они почти не бомбили, а утром начинались налеты их авиации. Пекло было ужасное — полдевятого утра жара, смрад. Идет первая группа бомбардировщиков — бомбят и нас, и пехоту; через 30–40 минут — вторая группа. После третей бомбежки, если они удачно бомбили, мы все черные, в саже и пыли.