Евгения Филатова - Белинский

— Ну, слава богу, договорились же, а то я с моим глупым нравом не знал, как начать… Ваша взяла; три-четыре месяца в Петербурге меня лучше убедили, чем все доводы. Забудемте этот вздор. Довольно вам сказать, что на днях я обедал у одного знакомого, там был инженерный офицер; хозяин спросил его, хочет ли он со мной познакомиться? „Это автор статьи о бородинской годовщине?“ — спросил его на ухо офицер. — „Да“. — „Нет, покорно благодарю“, — сухо ответил он. Я слышал все и не мог вытерпеть, — я горячо пожал руку офицеру и сказал ему: „Вы благородный человек, я вас уважаю…“ Чего же вам больше?

С этой минуты и до кончины Белинского мы шли с ним рука в руку» (18, 9 , 27–28).

На этом новом этапе своего развития Белинский переходит на революционно-демократические позиции. Он готов на борьбу с той самой действительностью, с которой недавно «примирялся». «Не прятаться, а идти навстречу этой гнусной действительности буду я» (3, 11, 483). В этот период Белинский становится убежденным социалистом. Его демократические взгляды сливаются с идеями утопического социализма.

Тогда же происходят существенные изменения и в философских воззрениях Белинского. Отказавшись от «примирения с действительностью», критик пересматривает свое отношение к Гегелю. «Я давно уже подозревал, — пишет он 1 марта 1841 г. Боткину, — что философия Гегеля — только момент, хотя и великий, но что абсолютность ее результатов ни к […] не годится, что лучше умереть, чем помириться с ними» (3, 12, 22). Белинский видит, что, мирясь «с расейской действительностью», он отдавал дань консервативной системе Гегеля и поэтому, по его собственным словам, имеет «особенно важные причины злиться на него». Он осуждает Гегеля за то, что тот одобрял существовавшие в Германии реакционные порядки, оправдывая «палачей свободы и разума», возводил в идеал прусское правительство, в котором представлены «подлецы, тираны человечества» (см. 3, 12 , 24).

Белинский отвергает также систему Гегеля за ее отрыв от практики, за то, что в ней «много кастратского, т. е. созерцательного». Он называет ее книжной философией, знающей только самое себя и равнодушной к миру. «Глупцы врут, говоря, что Гегель превратил жизнь в мертвые схемы; но это правда, что он из явлений жизни сделал тени, сцепившиеся костяными руками и пляшущие на воздухе, над кладбищем» (3, 12 , 22). Белинский осуждает немецкого философа за игнорирование интересов живой человеческой личности. Он говорит, что Гегеля интересует только общее, но «это общее является у него в отношении к субъекту Молохом» (3, 12, 22). И критик резко отвергает его консервативную систему, раскланивается, по его выражению, с «философским колпаком» немецкого идеалиста. Страстная тирада Белинского, обращенная к Егору Федоровичу, т. е. к Гегелю, показывает глубокое различие в направленности идей двух мыслителей. «Мне говорят: развивай все сокровища своего духа для свободного самонаслаждения духом, плачь, дабы утешиться, скорби, дабы возрадоваться, стремись к совершенству, лезь на верхнюю ступень лествицы развития, а споткнешься — падай — чорт с тобою — таковский и был сукин сын… Благодарю покорно, Егор Федорыч, — кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лествицы развития, — я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр. и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови, — костей от костей моих и плоти от плоти моея» (3, 12 , 22–23).

В отличие от Гегеля, который своей философией хотел объяснить мир, Белинский ищет в философских идеях не только объяснений, но и средств для преобразования крепостнической России.

«Разрыв» критика с Гегелем в первой половине 40-х годов не был полным. После этого «разрыва» он не сразу освобождается от концепции объективного идеализма. Еще некоторое время он продолжает считать абсолютную идею первоосновой бытия. В своей работе «Идея искусства», написанной почти в одно время с тем письмом, в котором он «раскланивается» с Гегелем, Белинский говорит: «Все сущее, все, что есть, все, что называем мы материею и духом, природою, жизнию, человечеством, историею, миром, вселенною, — все это есть мышление , которое само себя мыслит» (3, 4, 586). Подобные высказывания встречаются время от времени в произведениях критика, относящихся к первой половине 40-х годов. Но эта идеалистическая концепция приходит во все большее противоречие с реалистической сущностью философских идей Белинского. Постепенно изменяется толкование критиком термина «абсолютная идея». Она уже фигурирует у него не как синоним «божественной идеи», а как философская категория «общего». Характеризуя в начале 40-х годов понятие «судьба», как его толковали древние греки, Белинский пишет, что оно на нашем языке именуется разумной необходимостью, законами действительности, соотношением между причиной и следствием. По существу «абсолютная идея», «абсолютное мышление» и пр. употребляются критиком в этот период в том же смысле. Недалек тот день, когда он, перейдя уже к материализму, заявит, что абсолютная идея только привычное название закона природы (см. 3, 12 , 330).

Так под идеалистической формой у Белинского вопреки Гегелю развиваются материалистические тенденции.

Главное, что критик до конца своих дней продолжает ценить в философии Гегеля, — это его метод. В 1843 г. в работе «История Малороссии» он подчеркивает колоссальное значение метода Гегеля. Он называет его «строгим и глубоким», открывающим «большую дорогу сознанию человеческого разума», избавившим его «от извилистых окольных дорог», на которых сознание человечества так часто «сбивалось с пути».

Отречение от «примирения с действительностью» было необходимой предпосылкой для новых философских исканий и находок русского мыслителя. Самым большим достижением его в этот период является дальнейшая разработка диалектического метода. Белинский вносит ценное положение в саму постановку вопроса о методе. Приближаясь к мысли, что научный метод не может быть произвольным, что он должен отражать объективные закономерности, критик говорит, что мы не должны мерить жизнь «на свой аршин, но у ней же самой должны брать этот аршин» (3, 4 , 354).

Признав свои ошибки периода «примирения», Белинский вместе с тем сохраняет и развивает ряд сделанных им тогда выводов, имеющих научное значение. Даже по поводу своей статьи «Очерки Бородинского сражения» он пишет, что ее идея «верна в своих основаниях» (3, 11 , 576). Он имеет в виду идею саморазвития и объективной необходимости. Этой идее он и теперь уделяет исключительное внимание. Он разрабатывает ее в своих произведениях «Идея искусства», «Руководство по всеобщей истории. Сочинение Фридриха Лоренца», «Стихотворения Е. Баратынского» и в ряде других.