Борис Фрезинский - Судьбы Серапионов

Серапионы считали себя поколением революции (точнее — Революции): они ничего не потеряли в результате её совершения, наоборот, — революция, убрав массу старых фигур, расчистила перед ними литпространство; они приобрели редкую возможность совсем молодыми энергично войти в литературу и быстро стать «классиками» (другое дело, что «расплата» за это оказалась тяжкой и губительной для них для всех).

Основополагающее: «мы — разные!», нежелание играть в политические игры, неспособность толком организовать регулярный журнал или альманах группы (в 1922 году это было небезнадежно) и, как следствие, необходимость подлаживаться под чужие редакции, отъезд Горького (1921), бегство Шкловского (1922), закрытие Зиновьевым Дома Искусств (1922 [85] В 1922 г. были запрещены собрания в Доме Искусств, общежитие просуществовало до 1923 г. ), отъезд и ранняя смерть Лунца (1923–1924), переезд в Москву Всеволода Иванова (1924) привели к постепенному разброду среди Серапионов. Начало ему положил оставшийся в Питере Никитин — он стал печататься в Москве, хорошо зарабатывать, съездил на Запад, увидел красивую жизнь и понял, что она стоит жертв: не все ли равно, как писать — красные мучают и убивают или белые, зато — деньги и блага. Так или иначе, он показал пример, и в дальнейшем на эту дорожку ступали многие. Вопрос в том — становилось ли это непреложным жизненным правилом (написал же Федин «Горького среди нас» после пустоватых романов, а Каверин — «Скандалиста» после «Девяти десятых судьбы»).

Серапионы, самые чувствительные к судьбе ордена, его распад предчувствовали давно. 24 января 1923 года Лунц с отчаянием, но и с надеждой, писал удравшей за границу Нине Берберовой: «Должен Вам сообщить очень горькую для меня новость: Серапионы разваливаются. Медленно, но неуклонно. Часть вышла в знаменитые писатели и тяготится „партийным ярмом“. Но ведь партийности-то у нас нет. Всё одно: не клеятся больше наши „субботы“, не все приходят. Я в отчаянии. Даже очередная наша годовщина (1 февраля) не состоится. А помните, как в прошлом году весело было! Ну, да будем надеяться, что это временно. Я твердо знаю: разойтись мы не можем — слишком крепко спаяны. Серапионы трещат, но развалиться не могут» [86] Л. Лунц. Обезьяны идут. СПб., 2000. С. 231. .

Когда в мае 1923 года Лунц, яростно утверждавший: партийности у нас нет, уехал лечиться, Серапионы почувствовали себя чуть привольнее. Находясь в Гамбурге, Лунц это узнал. 27 января 1924 года «Петроградская правда» напечатала статью «Пролетарские писатели памяти тов. Ленина»; подписи пролетарских писателей замыкались почему-то не пролетарским И. Груздевым, а следом заявлялось, что к «непролетарским писателям» присоединяются (среди прочих): «Всев. Иванов и группа Серапионовых братьев: Н. Никитин, К. Федин, М. Зощенко, Н. Тихонов, Е. Полонская, М. Слонимский и В. Каверин» (т. е. в итоге перечислены были все Серапионы, кроме Лунца). Эмигрантская пресса подняла вокруг этой публикации шум, и 19 февраля Лунц высказался об этом в письме Федину: «Я имел счастье прочесть в здешних г… газетах все „ваше“ воззвание с вашими подписями — здесь, разумеется, всё перепечатали с соответствующими комментариями [87] См. например, статью Антона Крайнего (З. Н. Гиппиус) в журнале «Современные записки» (Т. XIX. 1924), что вспоминал в «Руле» Б. Каменецкий (Ю. И. Айхенвальд) — в номере, где был помещен некролог Лунцу (11 мая 1924). … Вся здесь идиотская публика зашипела. Ну, на них наплевать, но я, признаться, тоже смутился. Дело не в воззвании и не в отдельных подписях — каждый имеет право подписывать что ему угодно, — а в том, что там стоит наша марка, серапионовых братьев, а этого мы всегда избегали. Выходит, что всякий брат должен принять это воззвание. Это насилие и неправда. Поэтому я искренно обрадовался, получив от Лидочки (Л. Б. Харитон — Б.Ф. ) известие, что это дело Никитина» [88] Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 257. Публикация Н. К. Фединой. .

16 июля 1924 года (т. е. после смерти Лунца) уже Федин жаловался Горькому: «Мы часто бываем вместе, мы любим бывать вместе, но наши встречи обусловлены привычкой, дружбой, необходимостью, но не потребностью. Потребность жить и работать в братстве исчезла с условиями и романтикой голодного Петербурга. Я говорю обо всем этом с болью, как скажут вам об этом Слонимский, Зощенко, Каверин, Тихонов, сказал бы Лунц» [89] М. Горький и советские писатели. С. 473–474. .

То, что все Серапионы — разные, было очевидно сразу, но что Братство распадается, первым со стороны почувствовал и фиксировал (в 1924 году) Юрий Тынянов, фиксировал едко: «Теперь очевидно, что „Серапионовы братья“ могут быть названы разве только „Серапионовыми кузенами“» [90] Ю. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино. С. 150. .

«Распадаясь», Серапионы утрачивали не только Братство, но и способность писать по-новому. Ощущение, что блистательно начинавшее Братство выдыхается — уже в середине 1920-х годов владело умами проницательными. Литератор, беседовавший в 1926 году с Замятиным, записал: «О „Серапионах“… он говорит неохотно, считает этот опыт малоудачным. Повторять его излишне. „Потому что, — писал он в письме… — всякий должен писать по-своему, всякий должен быть изобретателем, а не усовершенствователем. Тут нужно пролезть сквозь чащу и выйти из неё ободранным, в крови, а не прогуливаться по утоптанной и усыпанной песочком дорожке. Художника, поэта такие дорожки губят, они превращаются в эпигонов“» [91] Иннокентий Басалаев. Записки для себя. / Публикация Е. М. Царенковой, комментарии А. Л. Дмитренко // Минувшее. Вып. 19. М.; СПб., 1996. С. 366. .

Как бы предчувствуя грядущие роковые перемены, в восьмую годовщину Братства, пришедшуюся на «год великого перелома», все Серапионы собрались вместе и широко праздновали свой день. Вот отчет Федина: «Было внезапно весело и молодо. Обычные гости — формалисты и даже Шкловский в числе них — не мешали и, кажется, веселились вместе с нами. Правда, ни слова о серьезных вопросах, ни одного повода к столкновению. Вероятно, не без умысла: чувство какого-то окончательного раздела помешало возникнуть спорам, хотя бы в начале вечера, и внутренно все были рады, что встреча протекла на пустяках. Была „стенная газета“, злая и остроумная (Зощенко, Тихонов, Каверин), было „кино“ [92] Пантомима-импровизация, придуманная, как жанр, Лунцем; обычно ему помогали Шварц и Зощенко, а «играть» приходилось всем, кого Лунц назначал. , поставленное Шварцем, с участием многих из серапионов и Форш. Шварц был в ударе, и „кино“ прошло блестяще, как во времена Лунца, в Доме искусств» [93] К. Федин. Собр. соч. Т. 12. С. 35. Запись 3 февраля 1929 года. . Затем Федин переходит к вопросу «что делать?» и говорит о заметке Слонимского для «Жизни искусства» (см. Приложение I): «Но вот теперь Слонимского попросили написать статью о серапионах, и он кается мне в том, что писать не о чем, что говорить правду — значит признать распад, а не признавать его — значит лгать. Ничего не остается делать, как вспоминать прошлое и помянуть лишний раз покойника Лунца. Он умер „символически“ — говорит Слонимский — в начале развала серапионов, и унес с собою наше „единство“. Вероятно, это так».