Борис Фрезинский - Судьбы Серапионов

Поскольку автограф письма Зощенко хранится не в архиве Сталина, а в фонде Агитпропа ЦК (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125) и никаких пометок на нем нет (судя по обеим независимым публикациям — см. примеч. 35), то, скорей всего, подлинник письма сразу был передан в Агитпроп [1271] Когда Сталин лично знакомился с документами и давал указание познакомить с ними других лиц, для них в секретариате Сталина специально печатали машинописные копии документов. (Зощенко считал, что его письмо попало к Щербакову [1272] Власть и художественная интеллигенция. С. 516. ). Сталин письмо не читал (маловероятно, чтобы в начале декабря, когда он вернулся в Москву, ему доложили о письме Зощенко).

Запрет на продолжение печатания повести Зощенко, сообщенный Агитпропом ЦК журналу «Октябрь» в ноябре 1943 года, не сопровождался никакими печатными документами. Первая официальная бумага, содержащая негативный отзыв о повести «Перед восходом солнца», датирована 2 декабря 1943 года (т. е. после поступления в Агитпроп письма Зощенко Сталину [1273] Понятно, что это письмо не было причиной сочинения докладной записки (сама по себе публичность запрещения продолжения повести требовала неких публичных же шагов против повести и её автора), но обращение писателя к Сталину вызвало у руководства Агитпропа дополнительную ярость. ) — это идентичные докладные записки Маленкову и Щербакову за тремя подписями: начальника Агитпропа ЦК Г. Александрова, его заместителя А. Пузина и… завотделом художественной литературы А. Еголина. Этот документ содержит критический обзор работы журналов «Октябрь» и «Знамя», главными «жертвами» которого оказались Сельвинский и Зощенко. «Анализ» повести Зощенко занимает в нем наибольшее место — и начинается с разгромного вывода: «В журнале „Октябрь“ (№ 6–7 и № 8–9 за 1943 г.) опубликована пошлая, антихудожественная и политически вредная повесть Зощенко „Перед восходом солнца“» [1274] «Литературный фронт». История политической цензуры 1932–1946 гг. М., 1994. С. 93–104. . Понятно, что этой формулировкой Александров наступательно защищал «честь мундира» Агитпропа, утверждая правильность решения его Управления о запрете продолжения повести Зощенко. (Замечу, что главная рекомендация этой докладной записки: «Управление пропаганды считает необходимым принять специальное решение ЦК ВКП(б) о литературно-художественных журналах» — была осуществлена лишь в 1946 году и, так получилось, журналов «Октябрь» и «Знамя» непосредственно не задела).

В тот же день, 2 декабря 1943 г. на основе докладной записки Агитпропа было принято постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «О контроле над литературно-художественными журналами», содержавшее в преамбуле критику Агитпропа (понятно, не по причине запрета окончания повести Зощенко): «Отметить, что Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и его отдел печати плохо контролируют содержание журналов, особенно литературно-художественных. Только в результате слабого контроля могли проникнуть в журналы такие политически вредные и антихудожественные произведения, как „Перед восходом солнца“ Зощенко…» [1275] Власть и художественная интеллигенция. С. 507. . Критикуя Агитпроп, Секретариат ЦК не оставил камня на камне от повести Зощенко: Управлению вменялось в вину именно разрешение печатать начало повести Зощенко (что, к слову, не могло не напугать лично Еголина). Этим же постановлением к журналам «Новый мир», «Знамя» и «Октябрь» приставлялись ответственные от Агитпропа, относительно которых в постановлении было записано: «Установить, что наблюдающие за этими журналами несут перед ЦК ВКП(б) всю полноту ответственности за содержание журналов» [1276] Видимо, именно «стараниями» приставленного к «Октябрю» агитпроповца П. Н. Федосеева объясняется подписание в печать № 10-журнала лишь 27 декабря. .

На следующий день Секретариат ЦК издал еще одно постановление, «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов», в котором повесть Зощенко была аттестована как «антихудожественная и пошлая» [1277] Власть и художественная интеллигенция. С. 508. .

Оперативность этих решений и резкость их тона при повторяемости разоблачительных формулировок позволяют увидеть за всем этим желание Маленкова и Щербакова (да и Александрова) показать цензурное рвение в отсутствие хозяина вопреки скудости аргументов. То, что Сталин писателя Зощенко не любил, они, скорей всего, знали. Но градации нелюбви у Сталина были широкими: «сволочь» было написано вождем все же на прозе Платонова (резолюция, как ни странно, оказалась не расстрельной) или в сороковые годы убийственные слова, сказанные Маленкову: «С этим человеком нужно обращаться бережно, его очень любили Троцкий и Бухарин» (это о Сельвинском) [1278] Там же. С. 784. . Однако индивидуально нелюбимых писателей-одиночек Сталин не смешивал с «враждебными» группами (здесь он был беспощаден); индивидуально нелюбимого вождем писателя могли жизни и не лишить. Зощенко, наверное, злил Сталина меньше, чем Платонов. Но злил. Существует много версий на этот счет, особенно о зощенковских рассказах ленинского цикла (мало интересных), где вождь де узнал себя в одном усатом персонаже, сопровождавшем Ленина, и рассвирепел [1279] Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. М., 1997. С. 157. . Но все это догадки и домыслы, придумать подобное не трудно. Агитпроповцы, возможно, что-то чуяли, но запрещать Зощенко на корню не замахивались. Письмо Зощенко Сталину заставило их на всякий случай «критику» усилить, и он заработал титул «пошляка».

Таким образом, в отличие от случая Федина, случай Зощенко оказался существенно более мрачным для писателя — и его обращение к Сталину лишь ухудшило дело.

Опираясь на решение Секретариата ЦК, Агитпроп тотчас же развил соответствующую деятельность. Выполняя заказ Агитпропа, погромная газета «Литература и искусство» уже 4 декабря опубликовала статью Л. Дмитриева (знакомого нам по травле Федина) «О новой повести Зощенко», где писатель именовался «мещанским хлюпиком, нудно копающимся в собственном интимном мирке». Это было первое публичное поношение повести «Перед восходом солнца». В тот же день Зощенко пишет жене в Ленинград, пытаясь смягчить впечатление от газетной атаки: «Меня тут немного прорабатывают за книжку — это уж как обычно, приходится мне терпеть. Но ничего, вытерплю. Тем более, я прав» [1280] Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Т. 1. С. 95. .

После выхода двух постановлений Секретариата ЦК, содержавших острую критику работы журналов — органов Союза писателей, 6 декабря Агитпроп созвал заседание Президиума ССП, на котором обсуждался журнал «Октябрь». Повесть Зощенко стала главной темой обсуждения [1281] Наряду с напечатанными в «Октябре» стихами И. Сельвинского «Кого баюкала Россия», также попавшими в постановление Секретариата ЦК. . Несмотря на выступления О. Форш [1282] В отчете о заседании, напечатанном в «Литературе и искусстве» 11 декабря, О. Д. Форш упрекнули в недостаточной критичности по отношению к Зощенко; этот публичный попрек аукнется в 1946 году старой писательнице, жившей с Зощенко через стенку, состоянием панического страха. и С. Маршака в поддержку Зощенко, руководители Агитпропа и генсек ССП Фадеев, поддержанные всегда готовыми «братьями-писателями» (увы, был среди них и Виктор Шкловский [1283] На вопрос сотрудника ленинградского «Большого дома»: «Были ли примеры двурушнической оценки вашего произведения?», Зощенко ответил: «Были. В частности, могу назвать Шкловского — Булгарина нашей литературы. — До „разгрома“ повести он её хвалил, а потом на заседании президиума союза ругал. Я его обличил во лжи тут же на заседании» (Власть и художественная интеллигенция. С. 514). ), заклеймили Зощенко. Правда, в этот раз (потом этого допускать не будут) М. М. был приглашен на заседание и получил слово. Зощенко еще не знал, насколько безнадежно его положение, и говорил так: «Здесь я чувствую какую-то враждебность, которую я не заслуживаю… неуважение, какого я не испытывал за все 22 года моей работы… Вы признаете мой опыт неудачным… я считаю, что я прав абсолютно… вы же не читали моей книги… Это же непрофессиональный подход» [1284] См.: Д. Бабиченко. Писатели и цензоры. С. 77. Традиция судить о произведении, не прочитав его, достигла апогея при разгроме не опубликованного в СССР романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» в 1958 г. .