Павел Анненков - Литературные воспоминания

Анненкову особенно удался нравственный облик Белинского, натуры цельной, благородной, энергичной и самоотверженной, без остатка отданной призванию общественного борца и просветителя и сгоревшей преждевременно на тернистом поприще литератора.

Иное дело — политические убеждения Белинского, его отношение к народу, к крепостному крестьянству, к революционным средствам ликвидации самодержавия, крепостного права и его порождений. Отчасти по непониманию и очень часто по органическому неприятию революционно-демократических идей, вообще свойственному либерализму, Анненков о многом умолчал, а многое и явно исказил в убеждениях и освободительных идеалах Белинского.

В обстановке второго демократического подъема, когда и России кипела отчаянная борьба революционных народников с беснующимся самодержавием, б тех конкретных исторических условиях „Замечательное десятилетие“, появившееся на страницах „Вестника Европы“, где публиковались полемические статьи против К. Маркса либеральствующего народника Ю. Жуковского (1877), статьи П. Д. Боборыкина против Прудона (1875 и 1878) и т. д.,- не могло восприниматься иначе как еще один недоброжелательный голос, осуждающий революционную „партию“. К этому давали прямой повод и противопоставление Анненковым Белинского критике шестидесятых годов (читай — Чернышевскому и Добролюбову) и явно тенденциозные портреты К. Маркса, Герцена — революционного эмигранта, Огарева и М. Бакунина.

И когда П. Л. Лавров, рецензируя „Воспоминания и критические очерки“, назвал Анненкова „туристом-эстетиком“, его сарказм во многом соответствовал настроению революционных кругов того времени.» И не случайно меткое слово Лаврова, при всей его односторонности, надолго удержалось за Анненковым в литературе.

Революционно настроенная молодежь шестидесятых и семидесятых годов видела в Белинском революционера, демократа, пламенного трибуна, который и в подцензурных статьях умел проводить идею революционной борьбы с самодержавием и крепостничеством.

Анненков же в своих воспоминаниях, особенно в главе XXXV, якобы защищая Белинского от «соединенных врагов» справа и слева, отказывает критику в звании «революционера и агитатора», утвержденном за ним всей традицией русского освободительного движения, и объявляет автора знаменитого «Письма к Гоголю» ни больше, ни меньше как принципиальным реформистом и «сторонником правительства» по крестьянскому вопросу, наподобие Кавелина.

Формально Анненков не был голословен. Он основывался на отдельных высказываниях Белинского в письмах к нему в 1847–1848 годах. В этих письмах Белинский действительно допускал возможность, что крепостное право будет отменено «сверху». Анненков же выдал одно признание Белинским такой исторической возможности за единственно желаемое им решение, за принципиальную политическую линию критика в этом вопросе. Анненков умолчал о том, что в тех же самых письмах к нему Белинский прямо говорит: если вопрос о крепостном праве не будет разрешен своевременно сверху, то разрешится «сам собой», то есть «снизу», революционной борьбой крестьянства.

Анненков вообще дипломатично обходит объективный, исторически конкретный смысл позиции и линии Белинского в целом, направленных на революционную борьбу со всеми старыми порядками. Касаясь, например, в своих воспоминаниях знаменитого письма Белинского к Гоголю, Анненков ограничивается лишь изложением литературно-фактической стороны дела. Об общественно-политических убеждениях Белинского, наиболее открыто и ясно высказанных им в этом его «завещании», в воспоминаниях нет и намека.

Не понимая, а вернее, не принимая революционно-политических убеждений Белинского, Анненков низвел его до роли проповедника надклассовой альтруистической морали. По мнению Анненкова, очерк моральной проповеди Белинского, «длившейся всю его жизнь, был бы и настоящей его биографией». В таком понимании духовного облика Белинского Анненков был не одинок. О социальном «идеализме» Белинского как главном движущем начале его деятельности писали многие из его либеральных друзей, в том числе и И. С. Тургенев в своих воспоминаниях. Прочитав их, Герцен писал сыну 21 мая 1869 года: «Скажи Тате <���дочери>, чтоб она прочла в „Вестнике Европы“ статью Тургенева о Белинском — из рук вон слаба — дряблость его так и выразилась, когда взялся описывать сильную и энергическую натуру».

Правда, Тургенев, в отличие от Анненкова, понял в дальнейшем свою неправоту. Когда А. Н. Пыпин оспорил его тезис о «неполитическом в темпераменте» Белинского, Тургенев писал: «По зрелом соображении фактов должен сознаться, что едва ли он не вернее моего взглянул на деятельность Белинского». И, готовя в 1879 году переиздание своих воспоминаний, Тургенев сделал к ним прибавление о том, что политический «огонь» «никогда не угасал» в Белинском, «хотя не всегда мог вырваться наружу».

Анненков же так настойчиво пытается уверить читателя в политическом реформизме Белинского, что приписывает критику даже свои собственные реакционные рассуждения по поводу революционных событий 1848 года, заимствованные почти дословно из вступительной части памфлета «Февраль и март в Париже, 1848 г.».

Воинствующего идеалиста, либерально настроенного сторонника стрезвости и умеренности в политическом смысле видел в Белинском и его «ученик» К. Д. Кавелин, напечатавший в 1875 году в «Неделе» (№ 40) специальное «Письмо», в котором пытался оспорить характеристику Белинского в работе Н. Г. Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы».

Анненков дополнил и развил мысль Кавелина. Если Чернышевский видел главную силу и пафос критики гоголевского периода в «пламенном патриотизме», страстном ее воодушевлении революционно-демократическими идеалами, — Анненков сводил литературно-критическую деятельность Белинского преимущественно к пропаганде «европеизма» и «художественности», по сути дела сближая его с эстетствующими либералами.

Не менее однобоко охарактеризованы в «Замечательном десятилетии» и философские взгляды Белинского. В свое время Г. В. Плеханов справедливо критиковал воспоминания Анненкова, особенно в той их части, где мемуарист, вслед за Боткиным, в сущности отрицал самостоятельность философских исканий Белинского, представляя его то «эхом» идей и мнений, бытовавших в кружке Станкевича, то школяром, совершенно потерявшимся перед неожиданными откровениями учителя в период знакомства с материализмом Фейербаха.

Не так это было на самом деле. Материализм явился логическим завершением философских исканий Белинского, тем естественным выводом из критической разборки гегелевской философии, которая была проведена им вполне самостоятельно. «Сущность христианства» Фейербаха подтвердила верность философских выводов Белинского и Герцена и укрепила их на материалистических позициях.