Павел Анненков - Литературные воспоминания

С этого момента и начинается в деятельности Белинского то «живое, меткое, оригинальное сочетание идей философских с революционными», которое восхищало в нем Герцена, а затем Чернышевского и Добролюбова. Эта существеннейшая особенность убеждений Белинского, ставшая на многие годы характерной чертой развития русской революционно-демократической мысли, всегда пугала либералов.

По свидетельству самого же Анненкова, либерально настроенная часть западнического кружка улавливала связь материализма, защищаемого Герценом и Белинским, «с политическим переворотом, который возвещали социалисты». Этим и был обусловлен тот накал страстей в кружке, который привел в 1846 году к теоретическому разрыву. Этим же объясняется и тот факт, что и много лет спустя после смерти Белинского и Герцена Анненков не может спокойно и объективно говорить об их материалистических убеждениях.

Как видим, «Замечательное десятилетие» довольно любопытный исторический памятник даже и в качестве свода, отголоска характерных либеральных мнений. Оно позволяет судить о том, как понимали Белинского близко стоявшие к нему люди, как отражались в их либеральном сознании дела и мысли гениального революционера-разночинца, начинавшего новую историческую полосу в русском освободительном движении.

Чтобы овладеть истиной во всей ее исторически-конкретной сложности, мало изучать то или иное явление в изолированном его виде-надо брать его в связях, надо знать и то, каким образом оно преломлялось в сознании современников и почему именно так, а не иначе преломлялось.

«Замечательное десятилетие», не в пример другим мемуарным документам, содержит такое обилие значительных и характерных фактов из жизни и деятельности Белинского, которые очень часто говорят сами от себя и прямо противоречат тенденции мемуариста.

Анненков высказывает, например, немало прочувствованных и лирических слов по поводу духовного «единства» и «терпимости» в среде передовых людей сороковых годов. Сплошь и рядом его личные симпатии на стороне то Грановского, то Боткина, а то и славянофилов. Но любопытная вещь: на основании тех фактов и отношений, которые он описывает, мы довольно ясно можем представить себе, какими путями, по каким, не отвлеченно теоретическим, а именно жизненно важным вопросам, прямо и непосредственно касавшимся русской жизни, шло отмежевание демократа Белинского от его либерально настроенных московских и петербургских друзей.

В главе XXXII «Былого и дум» Герцен дал элегический очерк «теоретического разрыва» в среде московских друзей летом 1846 года на даче в Соколове. Вспоминая «мирное» лето 1845 года в том же Соколове, Герцен писал: «Прекрасно провели мы там время. Никакое серьезное облако не застилало летнего неба…»

«Замечательное десятилетие» существенно дополняет эту картину. Оказывается, что уже и в 1845 году дружескую идиллию омрачали тучи и грозы. Их насылал Белинский то в виде гневных писем, обвинявших друзей в якшании со славянофилами, то в форме статей, обличавших дряблость либерально настроенной дворянской интеллигенции. Теоретический разрыв по коренным проблемам мировоззрения — отношение к материализму и революционно-социалистическому преобразованию действительности, — о котором писал Герцен, явился лишь финальным актом множества столкновений по разным вопросам. Особое недовольство московских «друзей» вызывали в деятельности Белинского его гневные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов (да и не только славянофилов, а и «гуманных помещиков» вообще) с «меньшим братом», ложной трактовки ими проблемы народности, национальности и т. д.

Не имея возможности по условиям цензуры прямо нападать на официальную идеологию, на учение церкви, требовавшей от паствы раболепия, кротости и смирения перед власть имущими, Белинский с еще большей яростью обрушивался на неофициальное и прикровенное выражение той же самой идеологии в лице славянофилов. Либеральное же крыло западников видело в славянофилах, хотя и заблуждавшихся, но все же «своих» союзников.

Естественно, что эти разоблачения, еще более усилившиеся в критике Белинского к 1845 году, не могли не вызвать раздражения Грановского и других западников. Демократическая позиция Белинского шла вразрез с их либерально-филантропическим отношением к народу, крестьянству. Со столкновением этих точек зрения мы и встречаемся в Соколове летом 1845 года, о чем рассказывает Анненков.

По-видимому, эта глава, в отличие от некоторых других, писалась им на основании заметок, набросанных тогда же в Соколове, — так характерны обстановка и портреты «друзей» — Грановского, Е. Корша, Кетчера и других. В конце этой главы Анненков точно указывает и «предмет», вызвавший раздражение, — то был блестящий памфлет Белинского «Тарантас…», только что появившийся в июньском номере «Отечественных записок». Споры в Соколове, как описал их Анненков, вращались вокруг той проблемы «взаимоотношений» образованных классов и народа, которая особенно остро поставлена была Белинским в этом памфлете.

Белинский «зацепил» в нем не только славянофилов, как принято думать, а и «гуманных помещиков» в целом. Его разоблачение в лице Ивана Васильевича не просто славянофила, а «европейцам и „либерала 12-го класса“, „европейца, который так гнушается развратным просвещением, либерала, который так любит толковать об отношениях мужика к барину“, не могло не задеть Грановского и многих москвичей. В статье о „Тарантасе“ Белинский едва ли не впервые так прямо отнес слова „либерал“ и „европеец“ к славянофилу.

Что же касается обвинений Грановского по адресу всей русской литературы, которые воспроизводит Анненков, то и они имеют свое объяснение. Весной 1845 года появилась нашумевшая „Физиология Петербурга“, знаменовавшая утверждение нового, „дельного“ направления в русской литературе, враждебно встреченного как славянофилами, так и либеральной „партией“. Преследуя подделки под „народность“ и „национальность“, зло высмеивая всякого рода „брехню русскую, белорусскую, чернорусскую, польскую, венгерскую, чешскую“, как он выражался в одной из рецензий 1844 года, Белинский противопоставлял этой псевдонародной литературе направление „дельное“, в том числе и „дельную“ книгу для народа, которая не морализует, а „старается победить в мужике его национальные предрассудки“.

Очевидно, все это вместе взятое и вызвало острое недовольство московских „друзей“, Здесь и обвинение Белинского в глумлении над простым народом, и нарекания за национальную „бестактность“, и слова О благодетельном влиянии условий цензуры на его нетерпимую речь — словом, полный набор того, что через десять- пятнадцать лет по иному поводу, в иной форме будут говорить либералы о Чернышевском и Добролюбове. И что особенно примечательно-Анненкова нельзя обвинить здесь в пристрастии к Белинскому. Если он к кому и пристрастен, так это к Грановскому, расценивая его выступление против Белинского как целый „переворот“, предвещавший примирение западников и славянофилов.