София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Заговорив затем о параде, государь спросил, видела ли я смотр и как он мне понравился. Наконец, моя мать, предупрежденная о прибытии Его Величества, поспешила сойти ко мне. Я сообщила об этом государю, который сказал мне: «Вы сейчас увидите повторение той сцены, которую я вам описывал». Действительно, государь пошел навстречу моей матери и хотел взять ее за руку, сняв перчатку. Моя мать почтительно воспротивилась этому. Государь, смеясь, говорил ей: «Неужели вы думаете, что я зачумленный, зловредный человек? Что же особенного в том, чтобы поцеловать у женщины руку?» Затем он целовал мою руку, в виде доказательства. Но моя мать утверждала, что, несмотря на разницу в их возрасте, она все-таки относится к государю как к отцу. Этот маленький спор очень насмешил нас. Государь сделал мне несколько вопросов по поводу моего путешествия. Я назвала Его Величеству тех лиц, которых он знавал в Вене, между прочим ландграфиню Фюрстемберг, женщину очень умную, получившую воспитание во Франции. Государь одобрительно отозвался о ней. Ландграфиня была сестрой князя Шварценберга, которого Александр называл своим товарищем по оружию. Я сказала также Его Величеству, что ландграфиня никогда не называла его иначе как Генрихом IV. Государь пожал плечами и сделал небольшую гримасу; я угадала — почему. Рассказывали, что во время своего пребывания в Вене Александр любил общество княгини Габризллы Д*** племянницы князя Шварценберга, особы, выделявшейся скорее прекрасными личными качествами, чем внешней привлекательностью. «Вы везде бываете, — сказал мне государь тоном любезного упрека, — вы везде бываете и не хотите приехать в Петербург. Я математически докажу вам, что вы сделали более длинный путь, чем отсюда в Петербург, где вы были бы приняты с распростертыми объятиями».

По этому случаю государь стал восхвалять моей матери мое поведение в 1812 г. и уверял, что он и его семья относятся ко мне с чувством глубочайшего почитания. Государь соблаговолил осведомиться о моей сестре, спросил у меня, что делается в Вильне, и уверял, что он в последний раз заезжал в этот город, чтобы видеть меня, так как прямой его путь лежал через Ковно. «Но прошу вас, — сказал государь. — пусть это останется между нами, иначе у меня с литовцами будут недоразумения». Это опасение со стороны государя рассмешило нас.

Государь опять заговорил о польских войсках. «Я не видал иностранных армий, которые бы превосходили их, — сказал он. — Быть может, есть такие же, но лучше польских войск — быть не может, и это правда, так как я очень требователен». Я не удержалась и, смеясь, повторила это слово, говоря, что государь только притворяется требовательным. «Как, — возразил государь, — вы думаете, что я нетребователен, что я не умею сердиться?» (Опять притворство, подумала я). «Однако, я нашумел в Вильне из-за гарнизона. Вам рассказывали?» — «Да, Ваше Величество, я знаю, что сцена эта была прекрасно разыграна, с несравненным величием, и я сожалела, что не присутствовала при этом». Государь обратился к моей матери и сказал: «Вы видите, как ваша дочь смеется надо мной». Моя мать ответила: «Ваше Величество, Вы слишком ее избаловали». Я прибавила: «Узнав, как Вы для формы разбранили генерала П***, общество, равным образом, узнало, что Ваше Величество отозвали беднягу в сторону и уверили его, что одна ошибка не может изгладить воспоминания о долгой верной службе». Государь улыбнулся. Я тут сказала, что мы ждали к обеду мою тетушку и что она раскричится, застав у меня Его Величество. Так проявляла свои чувства княгиня Радзивилл, когда что-нибудь удивляло ее; и она это делала с особенной свойственной ей грацией, которую прославил принц де Линь в ее портрете, сделанном им под названием «Арми-душка». «Пусть она не слишком кричит, — сказал государь, — иначе я расскажу, что она пришла ко мне потайной лестницей. Однажды вечером я прогуливался по террасе замка; вдруг я вижу женщину, которая делает мне знаки из обер-гофмаршальских окон. Я не имел нахальства предположить, что эта женщина — одна из прекрасных дочерей обер-гофмаршала. Наконец, я подхожу и узнаю вашу тетушку. Она пришла ко мне на террасу, и я пригласил се взойти ко мне».

В ту самую минуту, как государь произносил эти слова, дверь отворилась настежь, и мы увидели мою тетушку, которая входила под руку со своим сыном, князем Антонием Радзивиллом, в сопровождении своей племянницы, симпатичной Изабеллы Б***, издавая те возгласы, о которых я предупреждала. «Как, — сказала она государю, — Вы здесь, не побывавши у меня? На что же это похоже!» Вслед за этим между государем и ею завязался весьма забавный спор. «Зачем же, — говорил Александр, — я пойду к вам, раз вы приходите ко мне?» — «Да еще Вы пожаловали в такую гадкую комнату», — продолжала тетушка. «Ведь я приехал не для того, чтобы любоваться комнатами», — сказал государь. Князь Антоний хотел поцеловать руку у государя, который ласково обнял его. Мой двоюродный брат только что приехал; он передал Его Величеству привет от прусского короля. Все говорили одновременно в этой маленькой комнате, смеялись, кричали, целовались. Этикета как не бывало, можно было принять нас за собравшуюся семью. Наконец, государь, который был в очень веселом расположении духа, взял на себя хозяйские обязанности и стал предлагать дамам стулья. Все сели. Затем зашла речь о Великом князе Николае и принцессе Шарлотте Прусской. Я сказала, что видела в Познани бюст принцессы, который показался мне прелестным. «Да, — сказал Александр, — и характер у нее такой же, как наружность». Тетушка осведомилась о двух молодых великих князьях, которых она знала детьми. Государь сказал, что они очень красивы, головой выше его, и тонкие, соответс венно своему возрасту. Тетушка рассказала затем о своем свидании на террасе. «Чтобы описать его, нужен Тасс, — сказала она шутливо-восторженным тоном: он так был красив при лунном свете, он походил на Рено, — о, если б я могла быть Армидой!» Она прибавила много других лестных вещей, которые Александр всегда принимал за комплименты, тогда как по отношению к нему это была истинная правда. Он ее прервал: «Бросьте вашу поэзию. Я никогда ничего не читал из того, что сочиняли в мою честь; я предпочитаю вашу прозу. Поговорим лучше о народе, — как понравились вам мои солдаты?» Тетушка выразила ему свое одобрение. «Если так, — лукаво сказал государь, слегка толкнув меня рукой, чтобы я обратила внимание на лицо тетушки, — если так, не надо жалеть для них вашего Гарэна» (прелестная усадьба в одной версте от Варшавы). Тетушка тотчас горячо возразила, что ей тем не менее очень неприятно, что взяли под военный постой недавно купленный ею дом. После нескольких шуток в том же роде государь сказал ей: «Разве вы больше не приедете в Петербург? Приезжайте с вашей племянницей, и я опять подарю вам камушков, как в тот раз».