Лев Дёмин - С мольбертом по земному шару

Далее Верещагин сообщает, что накануне выходили в море крупными силами, в составе пяти броненосцев, а также крейсеров и миноносцев, но без успеха и что он намерен выйти с кораблями и сегодня. «Я подбиваю Макарова пойти дальше, но не знаю, согласится ли», — писал он.

С «Петропавловска» художнику не суждено было возвратиться на берег, как и броненосцу не суждено было вернуться в гавань. Степан Осипович, предвидевший возможность опасного столкновения с противником, уговаривал Верещагина покинуть броненосец. Но Василий Васильевич решительно отказался. Ведь именно затем он и приехал в далекий Порт-Артур, чтобы стать свидетелем войны, запечатлеть на своем полотне морской бой.

Макаров был сторонником активных действий подчиненной ему эскадры, постоянных вылазок с целью тревожить противника, держать его в напряжении, сковывать его инициативу. В дождливую ночь на 31 марта адмирал приказал отряду миноносцев выйти в море и атаковать любое встречное вражеское судно. Миноносцы «Страшный» и «Баян» столкнулись с несколькими японскими крейсерами и завязали неравный бой. «Страшный» был потоплен противником. Не получая никаких вестей от миноносцев, Макаров принял решение идти на сближение с противником. «Петропавловск» в сопровождении других кораблей вышел из гавани. Милях в двадцати от Порт-Артура завязалась перестрелка с японскими крейсерами. Но противник, выжидая подхода главных своих сил, уклонялся от крупного боя и стремился заманить русские корабли подальше в море. Адмирал разгадал замысел врага и счел бессмысленным продолжать бой в невыгодных условиях. Как раз в тот момент на горизонте показались основные силы японцев. Макаров решил отойти на внешний рейд Порт-Артура под прикрытие береговых батарей и там, соединившись с другими кораблями эскадры, дать бой противнику в более благоприятных условиях.

Во время этого маневра флагманский броненосец нашел свою гибель. В 9 часов 43 минуты в двух километрах от берега, в районе Электрического утеса, «Петропавловск» натолкнулся на японскую мину, взорвавшуюся под кормой. Взрыв мины и пожар вызвали вскоре второй, еще более мощный взрыв, за ним третий. Это взорвались торпедный погреб, склад боеприпасов, паровые котлы. Корабль превратился в груду исковерканного металла, быстро, в течение каких-нибудь полутора минут, погрузившуюся в морскую пучину.

Вот свидетельство лейтенанта Н. Иениша — очевидца трагических событий: «Вас. Вас. все время был на мостике (не знаю, ночевал ли он у нас или успел прийти утром) и зарисовывал в альбом японские корабли. Около 10 часов мы вошли в пределы рейда и, в ожидании японской эскадры, стали строиться в кильватерную колонну, идя на Сяо-Бан-Дано милях в полутора от берега.

На высоте батареи Электрического утеса я сошел в кают-компанию переменить пленки в аппарате, да, кстати, и закусить перед ожидавшимся боем.

Но едва я сел за стол и начал вынимать пленки, как послышался характерный резкий удар в подводную часть, и мгновенно затем броненосец страшно задрожал, раздался глухой гул, и корабль начал крениться на правый борт…

Оставаясь под впечатлением взрыва под кормою, я остановился у непроницаемой двери из кают-компании, старался закрыть ее, но она плохо слушалась; вероятно, кто-то давил на нее изнутри. Корабль продолжал глухо дрожать.

В это время послышался ясно взрыв далеко на носу. Я бросил дверь и побежал на следующую палубу наверх.

Но едва я дошел до середины трапа, раздался третий удар под помещением, где я находился с правой стороны, затем еще взрыв, броневая палуба раскрылась, и стена светло-желтого огня пронеслась, опалив верх моей тужурки. Трап уцелел.

На следующей палубе люди бежали тугой толпой по трапу наверх; я приостановился, чтобы пропустить их…

Крен уже был чувствителен, и по трапу трудно было идти. Поднялся на палубу. Она уже поднималась, и по ней ползли с усилием люди вверх. Мелькнула на борту фигура старшего механика в белом кителе — он бросился в воду, а за ним в пальто лейтенант Унковский.

Я взглянул вправо и остолбенел: „Виктория!“ — мелькнуло в голове. Правое крыло мостика было в воде, левое где-то высоко вверху; вся средняя часть корабля на страшную, казалось, высоту объята светло-желтым пламенем и дымом, и сквозь необычайно вибрирующую пелену огня мелькали какие-то взлетающие вверх на большую высоту обломки железа, падали впереди и вокруг меня на палубу.

Все время слышался гул, и весь броненосец дрожал. Люди бросались с поднимающегося борта в воду, и с этого же борта около кормы показалась пелена пламени со струйками дыма. Впереди меня доктор Волкович уже достиг борта, но повернувшаяся вследствие крена, поваленная на палубу шлюп-балка ударила его по ногам, затем по голове, и он соскользнул мимо меня на палубу в воду, лежа на спине с раскинутыми руками, страшно бледный, с глазами закрытыми.

Я повернулся к корме.

На самом свесе, смотрю, стоит группа матросов, и Верещагин среди них в расстегнутом пальто… За кормой зловеще шумит в воздухе винт. Несколько секунд, и взорвались котлы. Всю середину корабля вынесло со страшным шумом вверх. Правая 6-дюймовая башня отлетела в море. Громадная стальная стрела на опар-деке для подъема шлюпок, на которой только что остановился взор, исчезает из глаз — и слышу над головой лишь басистый вой.

Взрывом ее метнуло за корму, и место, где стояли еще люди и Верещагин, было пусто — их раздробило и смело…»

Случайно спасшийся командир «Петропавловска» капитан Н. М. Яковлев подтверждал, что до самого момента взрыва Верещагин находился на палубе и делал зарисовки в свой альбом. Это же сообщил и сигнальщик с погибшего броненосца Бочков, чей краткий рассказ приводил Н. И. Кравченко в своих воспоминаниях о последних днях и гибели В. В. Верещагина.

Генерал Куропаткин в своем дневнике, частично публиковавшемся в журнале «Красный архив» в 1935 году, писал, что из всего экипажа «Петропавловска» спаслось несколько офицеров и до пятидесяти нижних чинов. Всего лишь! Среди тех, кому удалось спастись, был великий князь Кирилл Владимирович, получивший легкое ранение. Наместник Алексеев, Стессель и высшие чины его штаба поздравляли Кирилла с чудесным спасением и геройством, достойным царствующей фамилии. Духовенство служило по этому поводу благодарственные молебны. Так августейший вертопрах попал в герои. Матросы, народ остроумный, а порой и злоязычный, дали более меткую оценку «геройства» великого князя: «Дерьмо-то, вишь, плавает, не тонет».

Потери же команды составили около шестисот человек. Кроме Макарова погибли и его начальник штаба контр-адмирал Молас, многие офицеры его штаба и экипажа броненосца, среди которых были и весьма способные, одаренные моряки. Погиб на боевой вахте и Василий Васильевич Верещагин, полный творческих сил и замыслов, несмотря на свой преклонный возраст. Ушел из жизни, не написав новой значительной серии картин, новой, быть может, книги военных воспоминаний.