Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

Ярославский скончался в 1943 году от рака желудка. Урна с прахом – в Кремлевской стене.

Во время Гражданской войны и в последующие годы не только вокруг имени Унгерна возникали легенды о спрятанных сокровищах. Иногда в них фигурировали колчаковские генералы, пытавшиеся спасти часть золотого запаса России, но чаще всего героями таких легенд в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке становились те из белых вождей, кто слабо связан был с омской государственностью, свирепые и эксцентричные казачьи атаманы, куда больше похожие на Кудеяра или Стеньку Разина, чем на защитников попранной большевиками демократиии. Ни Дутов и Бакич, ни Каппель и даже Семенов не годились на роль хозяев подземного клада, зато такие истории рассказывали про Анненкова. О золоте, будто бы зарытом близ Хабаровска атаманом Калмыковым, писали в газетах, а смерть Казагранди легенда связывала с его драгоценной добычей, которую он спрятал в одном из монгольских монастырей. В этом ряду Унгерн был фигурой самой яркой и экзотической, в оставшееся после него сокровище верили так же, как верят в сокровища майя, клады вестиндских пиратов или Емельяна Пугачева. Не зря золото барона всегда искали и продолжают искать под землей или под водой, а золото Колчака и Семенова – на засекреченных счетах в иностранных банках.

В начале 1920 года, когда через Читу проходил эшелон с золотым запасом России, отправленный Колчаком на восток, атаман изъял часть груза в свою пользу. Это золото стало и предметом вожделений, и темой фельетонов. Его якобы без конца пересчитывают, перевешивают, но толком не могут ни взвесить, ни сосчитать. Для пущей надежности к нему приставлен караул, состоящий из одних генералов, но все равно оно тает, расхищается, сомнительные личности получают его по подложным документам и бегут с ним в Японию. Оно погружено в хаос агонизирующего режима, за него цепляются, как за обломки разбитого бурей корабля. Это уже не государственное достояние, каким золотой запас был у Колчака, его не окружает ореол былого величия империи. Семеновское золото – лишь средство спасения в надвигающейся катастрофе, столь же неверное и зыбкое, как все прочие. Оно манит, но не пугает; никакой тайны в нем нет, есть большой секрет, о котором знают все.

Золото Унгерна окружено историями совсем другого рода. Оно не украдено, а завоевано, хранится не в казначействе, а в кибитке, в сундуке или вообще не известно где, и внезапно возникает как награда за голову предателя, как причина чьей-то казни, как сумасбродный по щедрости дар какому-нибудь монгольскому монастырю. На нем лежит кровь, и его блеск несет смерть. В рассказах о том, как оно было спрятано, часто присутствует классический фольклорный мотив: тех, кто закапывает клад, потом убивают по приказу Унгерна. Он не доверяет никому, сам остается единственным хранителем тайны и уносит ее с собой в могилу или перед смертью раскрывает неким загадочным ламам. “Ключ к этой тайне находится в Гумбуме, одном из буддийских монастырей Тибета”, – многозначительно извещал читателей харбинский “Рупор” [225].

Кроме того, в этих рассказах появляется сюжет вовсе архаический – о сокровище, скрытом на дне реки, как “золото Рейна”. Будто бы, отступив на юг после поражения под Троицкосавском, Унгерн велел бросить все имевшееся у него золото и серебро в воды Орхона неподалеку от Эрдене-Дзу. В эту легенду вплеталась другая, гораздо более давняя. Согласно ей, когда в конце XVII века вторгшиеся в Халху джунгары дошли до Эрдене-Дзу, святой покровитель монастыря предстал перед ними со свитой из небесных львов; джунгары в страхе бежали и многие утонули в Орхоне. За такую заслугу император Канси возвел потопившую их реку в ранг туше-гуна, то есть князя 5-й степени, с жалованьем 400 лан серебра в год. Ежегодно из Пекина сюда приезжали императорские чиновники и с соответствующими церемониями кидали деньги в Орхон, так что за два столетия на речном дне скопилось около 60 тысяч фунтов серебра. “Вместе с тем, что добавил к ним барон, – замечает Алешин, рассказавший эту историю, – река хранит настоящее сокровище”.

Акция кажется бессмысленной, но легенда, помимо воли рассказчика, раскрывает заложенный в ней тайный смысл. Именно так с награбленным золотом и серебром поступали викинги, а еще раньше – варвары. Для них драгоценный металл, символизирующий сияние солнца и мерцание луны, был ценностью не только экономической, но и сакральной. Клад предавали земле или воде не для того, чтобы когда-нибудь его оттуда достать; ему надлежало остаться там навеки. Потаенное сокровище воплощало в себе жизненную силу, храбрость, военное счастье хозяина, притягивало к нему благосклонность богов, как принесенная жертва. Жертвами были и рабы, зарывшие его, а после убитые. Погребенное на дне реки или в болоте, такое золото было недоступно для хозяина, но хранило его надежнее, чем если бы находилось в его власти. Напротив, кем-то найденное, оно сулило прежнему владельцу несчастье и гибель.

Разумеется, сам Унгерн ни о чем таком не думал и, скорее всего, при мучившем его хроническом безденежье никакое золото нигде не зарывал, тем более не топил в Орхоне. Такие легенды больше говорят не о нем, а о породившем их времени. Коллективная память прочнее, глубже, но и темнее индивидуальной. Смутные эпохи обнажают в ней самые глубинные пласты; в ее иррациональной стихии, где продолжает жить забытое каждым в отдельности, как эхо иных времен возникают мифы о “золоте Орхона”, о смертниках, зарывающих клад под Ургой, и за всем этим, как за многим другим в мифологии монгольской эпопеи, стоит не сформулированное, но хорошо знакомое современникам барона ощущение, что человек не так уж сильно изменился за последнюю тысячу лет. Из таких легенд, как из трещин в утончившемся слое цивилизации, проглядывает древний ужас вечно повторяющейся истории.

Перед уходом из Даурии в Акшу на выплату жалованья офицерам и всадникам ушло пять мешков с золотом “русской монетой”, по 10 тысяч рублей в каждом. В обозе, в знаменитой “черной телеге” (кибитке черного цвета), везли еще 300 тысяч [226]. Тогда же из-за этого золота пролилась кровь: Китайская сотня пыталась им завладеть, часть охраны погибла, но нападение было отбито, китайцы бежали и рассеялись в лесах.

За четыре месяца почти все вывезенные из Даурии 360 тысяч рублей золотом были истрачены на жалованье и прочие надобности, других денег Унгерн тогда не имел.

Накануне штурма Урги у него оставалось не более 60–70 тысяч, но при взятии столицы ему достались огромные ценности. Весомую их часть составляли деньги, которые китайцы успели выколотить из монголов в счет невыплаченных за несколько лет долгов.