Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

К весне Азиатская дивизия увеличилась более чем вдвое. Не считая артиллеристов, пулеметной и комендантской команды, в ней числилось девять русских сотен, семь монгольских, четыре бурятских, три харачино-чахарских, две башкиро-татарских, тибетская и японская. В первых числах марта 1921 года, через неделю после коронации Богдо-гэгена, оставив Резухина в Урге для формирования новых частей, Унгерн с наличными силами выступил в поход против китайцев.

Незадолго перед тем стало известно, что давно запрошенные Чэнь И подкрепления перешли границу в районе Калгана и движутся через Гоби батальонами по тысяче солдат в каждом. Первые из них уже достигли монастыря Чойрин-сумэ, в просторечии – Чойры. Унгерн решил выбить оттуда гаминов, пока они не накопили достаточно войск для наступления на Ургу Такая перспектива казалась тем вероятнее и опаснее, что на севере тоже находилась крупная китайская группировка.

Большая часть брошенного генералами столичного гарнизона из Урги двинулась на север. С армией ушли многие жители-китайцы, а по пути в нее вливались владельцы придорожных лавок и факторий, скупщики пушнины, поселенцы из земледельческого района в пойме реки Хары. Монголы разоряли китайские поселения, китайцы – русские и монгольские. Ургинские евреи расплачивались за Троцкого, мирные араты, уртонщики и сибирские крестьяне-старообрядцы – за Унгерна, ханьские торговцы и землепашцы – за Сюй Шучжена и Го Сунлина. Страшась расправы, кочевники бежали в степь, а китайцы вместе с женами-монголками [122]целыми семьями присоединялись к отступающим войскам. В середине февраля вся эта многотысячная масса измученных, обмороженных, голодных людей докатилась до границы и вступила в Кяхтинский Маймачен – китайский город к югу от Троицкосавска, через который когда-то шла вся чайная торговля между Россией и Срединной Империей.

Чуть раньше Чэнь И начал переговоры с Гапоном, представителем Наркоминдела РСФСР на Дальнем Востоке. Год назад, по приглашению городской Думы, китайские войска вошли в Троицкосавск, чтобы прекратить бойню, устроенную семеновским полковником Соломахой; теперь, ссылаясь на этот прецедент, Чэнь И просил временно ввести части Красной Армии в Монголию на расстояние 50 ли (25 верст) от границы – для защиты беженцев и местного населения. Эта просьба была принята благосклонно, однако исполнена позже и совсем не так, как предполагал Чэнь И.

Чтобы избежать обвинений в интервенции, в приграничную зону послали цириков Сухэ-Батора. В результате китайцы получили не защиту от Унгерна, а новых гонителей в лице своих заклятых врагов.

В ответ на мольбы Чэнь И о помощи Гапон счел своим “приятным долгом” официально сообщить ему следующее: “Трудовая Российская Советская республика является страной самой совершенной социальной и политической терпимости и действительного миролюбия и предоставляет политическим беженцам и жертвам белогвардейщины право убежища, обеспечение безопасности и всякую готовность пойти навстречу облегчению их положения и устройству”.

Все это не более чем слова. Судьба беженцев никого не волновала, а мнимое единство русских и китайских революционеров, на что напирал опытный дипломат Чэнь И, не могло послужить основой для политических решений. Гапон поддался было на эти декларации, однако Шумяцкий, уполномоченный Коминтерна по Дальнему Востоку, выступил против. Он рассчитывал воспользоваться ситуацией в Монголии, чтобы поднять над ней знамя мировой революции, и сумел убедить Москву в основательности своих расчетов. Помогая гаминам, большевики могли оттолкнуть от себя монголов, поэтому когда Чэнь И попросил пропустить войска Чу Лицзяна через Забайкалье в Маньчжурию, то получил отказ.

Помимо политических соображений, имели место и практические. Во-первых, зрелище деморализованных китайских войск могло произвести нежелательное впечатление на забайкальцев и продемонстрировать силу Унгерна, о котором советская пропаганда вообще старалась не вспоминать. Во-вторых, опасались эксцессов, как то произошло в Маймачене, где озлобленные китайские солдаты грабили и убивали русских колонистов. Отдельные группы беглецов уже просочились через границу, скрывались в лесах и доставляли немало неприятностей местным властям. К тому же отправка крупного, да еще и полуразложившегося воинского контингента по железной дороге была сопряжена с хлопотами и затратами. В итоге после лихорадочного обмена телеграммами с Москвой через границу пропустили только самого Чэнь И с небольшой свитой. Чу Лицзян уехал вместе ним, а генерал Ma остался с войсками.

В начале марта, узнав, что Сухэ-Батор вот-вот перейдет границу, а Унгерн готовится к походу на Чойрин-Сумэ, Ma или самостоятельно решил вести остатки армии по монгольской территории на восток, или получил приказ из Пекина. Все понимали, что другого удобного случая может и не представиться. Чтобы избежать столкновений с унгерновскими отрядами и дезориентировать их разведку, Ma избрал кружной путь. Он пошел не по Кяхтинскому тракту на юг, что при его планах было бы логичнее, а взял направление на запад, намереваясь потом повернуть, обойти Ургу с юга и по Старо-Калганскому тракту двинуться в Китай. С ним ушло 5–6 тысяч солдат и приблизительно две тысячи беженцев [123].

Унгерн узнал об этом еще в Урге. “Войска Гау Су-линя и Чу Лиджяна ушли сначала на север, к красным, но, по-видимому, с ними не сошлись, – писал он генералу Чжан Кунъю. – Произошли какие-то недоразумения из-за грабежей, и теперь они повернули к западу. По-видимому, пойдут на Улясутай, а затем на юг, в Синьцзян”.

На этот раз Унгерн ошибся, Ma сумел его обмануть. Скорее всего, он думал только о бегстве, но, может быть, допускал, что при счастливом стечении обстоятельств, если осада неприступного Чойрин-сумэ затянется надолго, его армия сможет ударить в тыл Азиатской дивизии.

Примерно в 250 верстах к юго-востоку от Урги, рядом с Калганским трактом, одиноко поднимается Чойринский горный массив, “неожиданно”, по словам Князева, “взлетевший ввысь среди спокойного полустепного-полупустынного гобийского ландшафта”. Дикие скалы черного гранита, с ущельями и “отвесно ниспадающими утесами”, с трех сторон прикрывают небольшую котловину, единственный выход из которой обращен на юг. Благодаря колодцам тут кипела бурная, по местным понятиям, жизнь. Кроме монастыря, в котловине находился поселок с китайскими лавками, почтово-телеграфная станция, скотопрогонный пункт. Чойрин-сумэ считался одним из самых значительных религиозных центров Халхи. Для Гоби это был еще и важнейший транспортный узел, отсюда расходилось несколько дорог, поэтому китайцы устроили здесь перевалочную базу для снабжения своих гарнизонов по всей стране. Монголы рассказывали, что на площади возле монастыря, прямо под открытым небом, складированы громадные запасы обмундирования, продовольствия, боеприпасов, бензина.