Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

При всех своих благих намерениях Унгерн стал тяжким бременем для истощенной трехлетней смутой нищей страны.

В плену его спросили: “Почему вы потеряли авторитет в Урге?” Он ответил честно: “Кормиться надо было. Это трудно выразить… Если бы я мог прокормиться сам или на них (на мародеров. – Л.Ю. ) шапки-невидимки надеть!”

Это идея одного порядка с мечтой Карла XII о том, чтобы научить своих солдат питаться травой.

Опасным сигналом для Унгерна мог послужить следующий инцидент. В столичное интендантство пригнали стадо в три сотни бычьих голов, но в нем обнаружилась чума, и быков отправили на прививку в ветеринарный пункт в 30 верстах от Урги. Это означало, что в течение двух недель (срок прививки, путь туда и обратно) дивизия останется без мяса. Встревоженные интенданты бросились в министерство финансов и потребовали других быков. Им отказали в грубой до неприличия форме. Произошла ссора, наконец кто-то из министерских чиновников поставил вопрос ребром: “До каких пор русские будут сидеть у нас на шее?” “Это было начало конца, – замечает Волков. – Азия говорит грубо и резко только в том случае, если чувствует за собой силу”.

Казни, реквизиции, упадок внутренней торговли, торговая блокада со стороны Китая, пугающая перспектива войны с Советской Россией, наконец известия о том, что Унгерн в обход правительства ведет переписку с Чжан Цзолином и другими китайскими генералами, из чего делался вывод о его готовности сделать независимость Халхи разменной картой в собственной игре – все это сказывалось на отношении к нему монголов. Он тоже имел причины быть недовольным политикой им же и созданного правительства. Чтобы на законных основаниях вмешиваться во внутренние дела Монголии, ему следовало найти для себя новое место в ее государственной структуре, более определенное и дающее больше возможностей, чем пост главкома.

В конце апреля 1921 года он обратился к Богдо-гэгену с пространным посланием. Оно не сохранилось, но общий смысл этого письма передает Волков, читавший его в бытность служащим Министерства внутренних дел в Урге: “В длинной последней бумаге своей к Богдо, начинавшейся словами “Ваше Высокосвятейшество”, Унгерн подробно останавливается на той распущенности, которая царит якобы среди монгольского чиновничества, обвиняет министров, что они превыше всего ставят личное благополучие, а интересы родной страны отходят для них на задний план. По его словам, среди чиновников процветает взяточничество и казнокрадство”.

На самом деле их бездеятельность скрывала под собой трезвый расчет. Монголов больше всего пугала возможность возвращения китайцев, и они готовы были сотрудничать с любой русской властью, способной гарантировать независимость страны. Когда выяснилось, что большевики не намерены помогать гаминам, хотя Унгерн постоянно твердил об их идейной и духовной близости, а соотношение сил между Азиатской дивизией и стоявшей по ту сторону границы 5-й армией перестало быть тайной, Богдо-гэген, министры, князья и ламство выбрали пассивность как способ сохранить нынешнее положение вещей. Другого выбора у них не было, но Унгерн продолжал верить, что хутухта просто не видит грозящей стране и ему лично опасности.

Покончив с обличениями чиновничества, он переходит к программной части письма: в ситуации, когда Богдо-гэген окружен подобными людьми, ему необходимо “иметь вблизи себя безусловно честного, горячо любящего Монголию и ее народ человека”, чтобы во всем полагаться на него как на единственного надежного советника. Таким человеком, который будет “верной, безукоризненной в своей стойкости опорой престола”, мог бы стать сам Унгерн со своим “войском” [160].

В сущности, он выдвинул себя на роль диктатора, чья власть должна быть освящена авторитетом “живого будды”. Тот, однако, понимал, что звезда барона неумолимо клонится к закату, и не счел нужным ответить на его письмо. Так, во всяком случае, пишет Волков, утверждая, что об этом ему говорил Джамбалон, выступавший в роли посредника между Унгерном и Богдо-гэгеном, причем говорил “с большой иронией”.

Гость предложил хозяину помочь ему навести порядок в доме, но ответом было многозначительное молчание. Нужно было срочно что-то предпринимать, тем более что застоявшееся “войско” начало разлагаться от бездействия, и как раз в это время подоспела депеша от Семенова. Атаман сообщал, что в мае, при поддержке японцев, открывает широкомасштабные военные действия против красных на фронте от Забайкалья до Приморья: генерал Сычев выступит с Амура, генерал Савельев – из Уссурийска, генерал Глебов – со станции Гродеково под Владивостоком, а сам Семенов из Маньчжурии двинется на Читу. Унгерну с его конницей предлагалось перерезать Транссибирскую магистраль в районе Байкала и наступать на Верхнеудинск.

Силы Семенова были ничтожны – до 4000 бойцов, считая офицеров, составлявших несоразмерно большой процент от общей численности войск, чудовищно раздутые штабы и контрразведывательные отделы. Задуманное наступление не имело ни малейших шансов на успех, и, как вскоре выяснилось, ни один из перечисленных Семеновым генералов, включая его самого, не тронулся с места. Возникает подозрение, что этот лихой прожект – фикция, и атаман опять, как минувшей осенью, обманул старого друга. Какие-то совещания тогда проводились, какие-то планы строились, но не исключено, что Семенов с помощью Унгерна хотел спровоцировать японцев на новое выступление против Советской России, а заодно выманить его из Монголии, чтобы очистить ее для Чжан Цзолина, на чье содействие атаман в то время рассчитывал.

“Барон испытывал нужду буквально во всем, – пишет Першин, – но ни от кого не слышно было, чтобы он обращался за помощью к Семенову”. Формально он подчинялся атаману, носил на погонах литеры “АС”, имел даже радиошифр для связи с владельцем этих инициалов, но регулярно ее не поддерживал. “Сейчас же посыплются советы, приказания, указания, – объяснял Унгерн, почему он этого не делал. – Все это не нужно. А что нужно, денег, все равно не дадут”. Свою связь с атаманом он называл “платонической”, то есть не подкрепленной финансовыми отношениями. Иногда Семенов присылал в Ургу курьеров с различными просьбами, однажды попросил переслать пакеты атаману Кайгородову в Кобдо и “кому-то еще”; Унгерн отправил их обратно с тем же нарочным, предложив с каждым пакетом присылать по 30 тысяч рублей за доставку. Этот жест как нельзя лучше характеризует его отношение к атаману, но в тот момент ему больше не на кого было надеяться. Маленькая победоносная война за пределами Халхи могла упрочить его положение внутри страны. Покидать ее навсегда он вовсе не хотел, собираясь после первых успехов вернуться обратно и воплотить в жизнь свою восточную программу.