Ольга Власова - Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

Самое мощное содействие, источник его вдохновения, то, о чем он писал, и то, откуда он это черпал, – все это уходило своими корнями в то время, которое он провел, слушая сумасшедших. До Ронни немногие психиатры, если таковые вообще были, так напряженно вслушивались в безумие. Были, конечно, Фрейд, Юнг, Фромм-Райхман и Розен, которые, в каком-то роде, пытались расшифровать речь безумцев, но Ронни «зависал» с безумцами. Прежде всего он был парнем, наладившим с теми, кого считают безумцами, своеобразные дружеские отношения; он создавал совместное с «безумцами» пространство, которое никто прежде не открывал. Он был очень пластичным и умел подыгрывать, поэтому мог подражать и входить в настроение, мысли, язык и мир других людей, включая и тех, кого называли «сумасшедшими». И он мог вернуться и (более или менее ясно) рассказать, на что это похоже – быть «безумным». Это приносило «безумным» людям громадное утешение. Кто-то услышал их. Они не были одиноки. Безумие не было неразумием, полной бессмыслицей, тотальным разрывом между нормальным и ненормальным. Ронни показал, что мы вместе. Не существует непреодолимой пропасти между здравомыслием и безумием, скорее, они связаны. Безумные люди чувствовали, что «этот парень на самом деле понимает, что я переживаю» [498].

Такой интерес к психически больным, к их опыту вполне органично вписывался в экзистенциально-феноменологическую традицию. Обращенность экзистенциализма к конкретному человеку с его жизненной ситуацией и его проблемами, а также методологическая строгость феноменологии требовали от Лэйнга поворота к самому больному с его опытом и его миром. В своей практической работе он умел растворяться в собеседнике, вживаясь в его мир и опыт. Такое же эмпатическое проникновение он демонстрировал и в своих теоретических работах.

Во всех книгах и раннего, и позднего Лэйнга мы встречаем истории страдающих людей. Начиная уже с первой книги, с «Разделенного Я», каждая его теория опирается и подкрепляется рассказом из жизни одного или нескольких его пациентов. Это вполне экзистенциалистское и феноменологическое внимание к жизни конкретного человека способствовало тому, что книги Лэйнга читались не как научные труды, а в чем-то как интеллектуальные романы. Живая непосредственная история была обязательным элементом драмы его книг, и эта история, и характер ее изложения всегда соответствовали тому, что Лэйнг пытался донести до читателя.

К тому же истории Лэйнга – это в основном диалоги. И даже в «Разделенном Я», где он еще не обращается к диалогической форме и межличностной коммуникации, мы видим явный семейный контекст. Начиная с «Я и Другие» эти истории – всегда беседы, диалоги, и очень редко монологи. Лэйнг считал, что непосредственность беседы невозможно теоретизировать, поэтому важно и нужно представить ее в первозданном виде. Именно в хитросплетениях вопросов и ответов становятся видны мистификация, двойное послание и другие механизмы семейного принуждения. В примерах Лэйнга поэтому нужно читать между строк, это междустрочие он и старается сохранить и вывести на первый план.

Постепенно, в 1970-е гг. беседы все больше и больше занимают Лэйнга. Выходят «Узелки», «Беседы с Адамом и Наташей», а также маленькая книжечка «Ты любишь меня?», где вперемешку со стихами мы читаем диалоги. Лэйнг двигается от коллизий семейных отношений в «Узелках», от иллюстраций непонимания и неведения, к полноценному и доверительному общению в «Беседах с Адамом и Наташей». В этих книгах больше нет теории, а есть лишь непосредственные картинки человеческого общения.

Интерес к межличностному взаимодействию был магистральным для Лэйнга интересом, объединяя все его ипостаси: теоретика, исследователя и практика. А как психиатр-исследователь Лэйнг был не менее талантлив, чем теоретик. Он умел организовывать, умел выдавать интересные гипотезы и выкладываться на эксперименте. Два его центральных исследовательских эксперимента – исследование семей шизофреников и изучение межличностной коммуникации – привели к ощутимым и значимым результатам. На основании совместного с Филлипсоном и Ли исследования межличностного взаимодействия был разработан опросник, на основании совместного с Эстерсоном исследования семей шизофреников – выработана теория происхождения шизофрении, наделавшая в свое время так много шума. Оба эти исследования стали значимы и для самого Лэйнга: первое подтолкнуло интерес Лэйнга к непосредственному общению и его коллизиям, второе способствовало развитию социальной и политической теории шизофрении, которая впоследствии нашла свое отражение в статьях и выступлениях «Политики переживания».

Однако исследования для Лэйнга были интересны, во многом, не на выходе, а в процессе. И здесь в нем говорил не только исследователь, но и терапевт. Ипостась Лэйнга как психотерапевта – ипостась немаловажная. Уже не раз отмечалось, что Лэйнг не сформировал никакой психотерапевтической школы или направления. Очень трудно описать и сущность его подхода. Да и сам он не написал по психотерапии ни одной книги и лишь несколько статей. Во всем он предпочитал спонтанность, избегая строгих схем и четкой приверженности методу.

Практика в жизни Лэйнга всегда определяла его теорию. Его первые книги были написаны на основании его клинического опыта: «Разделенное Я» рассказывала о реальных клинических случаях, «Здоровье, безумие и семья» и «Межличностное восприятие» были построены на основании проведенных в клинике исследований. Его нельзя было назвать исключительно теоретиком. При всей глубине его работ он так и не смог достигнуть стихии чистой теории. Его нельзя назвать исключительно практиком, поскольку его критика господствующей парадигмы психиатрии всегда указывала на высокий уровень рефлексии. Он так и функционировал между практикой и теорией.

В каком-то смысле Лэйнг был феноменологически ориентированным психотерапевтом, предпочитая отбрасывать четко определенные наработки и ориентируясь на спонтанность. У него был талант. Все, кто знал его, говорили, что он всегда был естественным и открытым, и это подкупало его собеседников. С ним было приятно поболтать, общение с ним было легким и позитивным. Этим талантом он пользовался в практике психотерапии.

Многие пациенты Лэйнга говорили о том, что благодаря его естественности и ненаигранности они чувствовали себя собой, они раскрывались, они доверяли ему, как никому другому. Лэйнг блестяще умел устанавливать контакт. Майлз Гроф описывает свое впечатление от лекции Лэйнга в Нью-Йорке в начале 1980-х гг.:

Когда я вспоминаю Лэйнга, в моей памяти всплывает картина того, как он отвечал тем людям, с которыми говорил. Когда ему задавали вопрос, прежде чем ответить на него, он подходил и становился перед тем человеком, которому он отвечал. <���…> Он приближался к краю сцены или даже спускался в аудиторию, чтобы стать перед задавшим вопрос. До того времени, да и после того моего вечера с Лэйнгом, я никогда не видел, чтобы на конференции кто-либо вел себя подобным образом. Я говорю „моего вечера“, поскольку, даже несмотря на то что я не задавал вопросов, у меня было такое чувство, что я общался с ним один на один. Именно такое впечатление он производил, и я предполагаю, что у всех его собеседников возникало такое чувство, хотя я не знаю, было ли у них оно более выраженным.