Василий Стенькин - Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

— Товарищи, — обратился я к собравшимся. — Задержание Ставрова не связано ни с работой бригады, ни тем более со вчерашним совещанием. Он арестован, как государственный преступник...

Ставров стоял, потупив голову.

Пошел дождь, к ночи сменившийся мокрым снегом. К утру совершенно развезло дороги. К переправе через Чулым мы отправились пешком — я, старшина Филинов и Ставров. Лейтенант Грачев остался по делам в селе.

Река, забитая шугой, кипела. Старик-перевозчик, сдвинув треух, долго царапает затылок.

— Куды беду сейчас... Вона какая пурга... Однако, паря, переждать надо.

До обеда сидели в его землянке, слушали байки, до которых охочи деревенские старики. Но вот река начала очищаться, шуга пошла полосами и островками.

— Ну что, дед, пора?

— Пора дак пора, — соглашается старик. — Четырех, однако, не подымет лодчонка-то. Ладно, попытаем судьбину...

Мы со стариком сели за весла, старшина — на корму, не отпуская заведенные за спину руки Ставрова. Оставлять его руки связанными было опасно, утонет, свободными — перевернет лодку.

На середине реки лодка попала в кипящую кашу. Она так густа, что весла не пробивались через нее. Шуга, наслаиваясь, поднялась почти до верха борта. Неуправляемую лодку сносило течением все дальше вниз. Наконец, нам удалось повернуть ее носом против течения. Шуга со скрежетом обошла лодку, и мы попали в чистую прогалину. Ставров пристально и напряженно смотрел на меня.

До берега оставалось метров двадцать. И вдруг лодка сделала резкий крен — мы все в воде.

Я плыву на спине. Следом за мною Ставров. Старик и старшина ухватились за лодку и, энергично двигая ногами, гнали ее к берегу. Вода обжигает тело, льдинки царапают шею, подбородок. Недалеко от берега Ставров, отставший от меня метра на три, начал все чаще и чаще нырять. Возвратился к нему, и он тут же утянул меня под коду. Вспыли, я схватил его за ворот комбинезона так, чтобы он снова не уцепился за меня. Наконец, ноги касаются дна. Перевозчик и Филинов причалили метрах в ста ниже по течению. Вблизи мы увидели развалившуюся сараюшку. С подветренной солнечной стороны ее разделись и обсушились.

Мы не сразу догадались, почему перевернулась лодка.

— Вон варнак ваш опрокинул, — сердито проворчал старик, стрельнув колючим взглядом в Ставрова. — Поганец!

Ставров недели две путал, выкручивался, пытался выяснить, что известно о нем следователю. Но и у самого опытного преступника рано или поздно происходит психологический надлом, когда он убеждается: запирательство бесполезно, чистосердечное признание — единственный выход из положения.

Такой момент наступил и у Ставрова.

— Ладно, — бросил Ставров, отрешенно махнув рукой. — С чего начинать? С самого детства?

— Нет, — спокойно сказал следователь. — Вашу жизнь до момента выезда из Канского района мы уже записали. Там все верно. Начинайте с войны, только без путаницы.

— Пишите.

— Запишем потом. Рассказывайте, а мы с товарищем капитаном послушаем.

— Наш хутор на реке Ея, — начал Ставров, — со слов родителей представлялся мне райским местом... В тридцать девятом году я в Боготоле сел на поезд и со многими пересадками доехал до Краснодара, а оттуда — до хутора. Там жила тетка, сестра отца, одинокая старуха. Она обрадовалась приезду племянника и не чаяла души во мне. Ну, немного пожил у тетки и поехал в станицу, поступил шофером в райпотребсоюз. Осенью сорокового меня призвали в армию. Началась война.

Наша часть сражалась в моих родных местах. Весной сорок второго года наш батальон попал в окружение. Командир приказал пробиваться в одиночку. Я пришел в свой хутор. Жил у тетушки. Немцы, по слухам, заняли Кавказ, подходят к Волге. Я рассудил так: наши придут не скоро, помирать с голоду неохота — надо искать работу. В станице встретил дружка, он служил в немецкой полиции. Работа, говорит, легкая: ходим вокруг станицы да песенки поем.

Словом, подал я заявление о желании служить в полиции. Написал автобиографию: отец раскулачен, потом будто бы расстрелян НКВД, сам, мол, сидел в тюрьме. Это я цену себе набивал. Приняли. Первые дни действительно вроде ничего. Служба не трудная, платили нормально. Потом послали в Днепровские плавни, партизан ловить. Там страшновато было...

— Сколько партизан вы лично убили?

— Не знаю, не могу сказать. Стрельба сильная была.

— Продолжайте, Ставров.

— После Сталинграда немцы покатились на Запад. И мы, вся полицейская шушера, — за ними. А куда деваться? Добровольная служба в полиции, участие в карательных операциях против партизан — за это не помилуют. Так и бежали с ними. В начале сорок пятого я попал в лагерь. Это немцы придумали — дескать русские освободят вас из лагеря, поверят, что вы не по доброй воле служили у нас...

— Одну минуту, Ставров, — перебил следователь. — Вы когда ушли из Краснодарского края?

— Летом сорок третьего.

— До начала сорок пятого, почти два года, немцы даром кормили вас?

— Нет, конечно. Где-то западнее Киева, потом в Карпатах нас посылали против партизан...

— Много раз вы лично участвовали в боях?

— Порядочно.

— Вместе с немцами?

— Да, одним нам они, должно быть, не доверяли.

— Расскажите подробнее о споем участии в карательной операции под городом Чагор Черновицкой области.

Ставров сильно вздрогнул, прикрыл глаза ладонью и минуты две молчал. Мы его не торопили.

— Нас подняли ночью по тревоге, — начал он медленно, как бы через силу. Оберлейтенант Шарнгорст, командир «зондеркоманды», к которой мы были причислены, объяснил: вблизи Чагора в деревне укрылись партизаны. Под утро мы заняли деревню. Взрослых мужчин расстреляли всех до единого, дома сожгли...

— Рассказывайте дальше.

— Так вот, нас определили в лагерь. Условия? Наравне со всеми военнопленными. Эти четыре месяца показались мне длиннее четырех лет...

— Кто вас освободил?

— Наш лагерь находился в Австрии, его освободили американские войска. Привезли на сборный пункт в Грац. Большой, красивый город, разделен рекой. Мур называется. Жили мы там здорово: пили, любовь крутили с австриячками. И наших девок дополна было. Все могло кончиться хорошо, если бы не...

Ставров остановился на полуслове и задумался. Видимо, еще сомневался — все ли знают о нем.

— Смелее, Ставров. Чего это вы заколебались? Расскажите о ваших встречах с капитаном Харрисоном.

— Значит, и об этом знаете? Разрешите попить, гражданин следователь?

Я налил стакан воды из графина, подал Ставрову. Он залпом выпил.

— Однажды вечерком я с товарищем пошел на вокзал, — начал Ставров. — Просто от безделья. Может, бабенок хотели подцепить... У пакгауза разгружали вагон. Ящики, в них коньяк с красивыми этикетками. Мы обратили внимание: грузчики долго задерживаются на складе, и ящики остаются без присмотра. Улучили подходящую минуту, взяли по ящику — и деру. Нас поймали, отвели в полицию, а оттуда — в тюрьму.