Василий Стенькин - В осажденном городе

Ксения Федоровна вот уже несколько дней молча, с болью в душе наблюдала за мужем. Рудольф чем-то сильно встревожен: бывает, уставится в одну точку и смотрит, смотрит. Ночами беспокойно ворочается, не спит. Она знала: расспрашивать его бесполезно — ничего не скажет, еще хуже замкнется. Такая уж натура у него, надо ждать, пока не оттает, сам не откроется.

На завтрак Ксения Федоровна сварила пшенную кашу на молоке. Муж любит пшенную кашу, но сегодня, кажется, даже не заметил, что ел. При хорошем настроении он всегда похвалит жену за вкусное приготовление: знает, что Ксении приятно, когда ее старания замечены и оценены.

Ксения Федоровна на шесть лет моложе мужа, и с первых дней их совместной жизни так повелось, что Рудольф Иванович стал за старшего в семье. Степенный, выдержанный, сильный, он находил разумные выходы из самых запутанных житейских ситуаций, и Ксения чувствовала себя как за каменной стеной. Но когда ему было тяжело, в ней просыпалась женщина, мать. В такие дни Ксения была более обыкновенного предупредительна и ласкова с мужем. Вот и сейчас, провожая Рудольфа Ивановича на работу, она прижалась к его широкой груди, потом, поднявшись на цыпочки, нежно поцеловала в губы, глаза.

— Ну иди, иди, все будет хорошо! — говорила она, легонько подталкивая мужа. И Рудольфу Ивановичу становилось вроде бы легче от ее теплых слов. Он очень любил Ксению и был бесконечно благодарен ей за то, что она умеет своим сердечным и нежным участием облегчить тяжесть его забот.

Аустрин вышел из дому пораньше и отправился на службу пешком. Хотелось побыть наедине со своими раздумьями.

19 июля командарм Тухачевский, комиссар армии Калнин и председатель губернского Совета Минкин объявили приказ командующего 1-й Восточной армией, обязывающий всех бывших офицеров в возрасте от двадцати до пятидесяти лет явиться в губернский военный комиссариат. Неявившиеся будут преданы Военно-полевому трибуналу, говорилось в приказе.

Но несмотря на строгое предупреждение, многие офицеры уклоняются от регистрации. В чем дело? Одни, надо полагать, поверили злостным слухам, будто все офицеры, взятые на учет, будут расстреляны. Но дело, видимо, не только в этом. А что, если офицеры по чьему-то заданию уклоняются от призыва в армию? Такая мысль уже несколько раз приходила Аустрину в голову.

Ночами в городе расклеиваются подстрекательские листовки и прокламации. Может быть, действительно существует «Союз русского народа», от имени которого распространяются воззвания?

Сотрудники комиссариата по борьбе с контрреволюцией патрулируют по городу, но поймать преступников не могут. Значит, действуют опытные и хитрые враги. Часть интеллигенции продолжает саботировать работу советских учреждений. Саботаж все чаще проявляется в форме своеобразной забастовки: служащие аккуратно приходят на работу, занимают свои места и ничего не делают.

За последние дни участились покушения на советских работников. На прошлой неделе убито два сотрудника комиссариата. Во всем чувствуется направляющая рука. Но как напасть на след?

Бандиты под видом красноармейцев и сотрудников комиссариата по борьбе с контрреволюцией врываются в дома и грабят.

Позавчера были арестованы бывший полицейский пристав Николай Родин и домовладелица Матрена Кронтовская. Они, обманывая легковерных горожан, распускали слухи, что имеют связи в комиссариате и могут поспособствовать освобождению арестованных. Под этим предлогом вымогали у населения крупные суммы денег.

Николая Родина, как бывшего полицейского и главного афериста, сознательно подрывающего своими действиями авторитет Советской власти, коллегия решила расстрелять. Матрена Кронтовская подвергнута тюремному заключению на три месяца. Были учтены ее пожилой возраст и малограмотность.

Иногда на путь мошенничества становятся должностные лица. Начальник станции Пенза Сызрано-Вяземской дороги Константинов присвоил два вагона сахара. А ведь он, подлец, знал, что сахара детям не хватает…

Занятый размышлениями, Рудольф Иванович не заметил, как дошел до Соборной площади, недавно переименованной в Советскую; поднялся к себе в кабинет, открыл окно, достал из сейфа бумаги и стал просматривать; вспомнив, что предстоит допрос бывшего начальника губернского жандармского управления Кременецкого, позвонил Карпову. Тот зашел минуты через две с папкой под мышкой. Вчера они договорились вместе допросить Кременецкого.

Аустрин попросил ввести его в курс дела. Виктор Зиновьевич раскрыл папку и, отодвинув ее в сторону, начал докладывать. Память у него была цепкая — Карпов хорошо знал материалы дела.

Леонид Николаевич Кременецкий родился в Харьковской губернии, потомственный дворянин, от роду пятидесяти лет, с высшим военным образованием. В жандармском корпусе прослужил около тридцати лет, последняя должность — начальник Пензенского губернского жандармского управления. Обвиняется в исполнении гнусных законов царского правительства, в укрытии с целью спасения от возмездия информаторов и филеров жандармского управления. Получив сведения об Октябрьском перевороте в Петрограде, Кременецкий уничтожил личные дела, картотеки, донесения и другие документы. Жил на нелегальном положении.

На допросах ведет себя просто, пытается внушить следователю, что он откровенен.

Кременецкий, которого ввел боец охраны, остановился у порога, опустил глаза. Штатский костюм мешковато висел на нем: владелец его сильно похудел.

— Проходите, садитесь, — пригласил Аустрин, указав взглядом на кресло.

Кременецкий тяжело опустился, положил перед собою крупные холеные руки.

— Скажите, вам понятно предъявленное обвинение? — спросил Рудольф Иванович.

— Да, понятно. Меня обвиняют в том, что я исполнял законы царского правительства. Признаю, исполнял. Я находился на государственной службе и своими обязанностями не манкировал, — проговорил Кременецкий, поправляя загнувшийся лацкан пиджака.

— Вы признаете, что всеми средствами защищали самодержавие?

— Я потомственный дворянин и добросовестно защищал интересы своего класса.

— С какой целью вы уничтожили документы жандармского управления? — спросил Аустрин.