Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1

Александр и Белль возвращаются в Париж. Эпидемия холеры идет на убыль, зато 11 октября образован кабинет министров во главе с Сулем, куда вошли Тьер в качестве министра внутренних дел и Гизо в качестве министра народного просвещения. Кроме того, поскольку Нидерланды по-прежнему не признают независимости Бельгии, Англия и Франция договариваются о праве на военное вмешательство, и Фердинанд берет на себя командование Северной армией, которая осаждает Антверпен. Только что умер Вальтер Скотт, а шестью месяцами раньше Гете. Александра тоже зачисляют в число умирающих авторов. «Сына эмигранта» сыграли в его отсутствие, и он вызвал всеобщее возмущение на премьере, закончившейся полнейшим провалом. По свидетельству Фредерика Леметра, игравшего роль сына, «самым грандиозным из всех провалов, которые мне случалось видеть. Публика свистела, вопила, на сцену летели стулья» [136] Alexandre Dumas. Sa vie intime. Ses oeuvres, opus cite, p. 172. . В принципе фигурировать на афише должно было только имя Анисе Буржуа, и так было бы, если бы не пресловутая порядочность Гареля, в результате пресса набросилась на одного Александра. Для «Constitutionnel» «этот писатель на сей раз нашел свой интерес в самом преступлении, талант же его как будто окончательно иссяк». «Примеру «Constitutionnel» последовали все остальные газеты: они всласть надо мною потешились и своей добычи не упустили; от меня остались только рожки да ножки». Друзья от него отворачиваются, даже Гюго с ним холоден. За преступление против нравственности Верон, заказавший ему текст для «Revue de Paris», расторгает с ним договор. Внезапно потерявшие зрение директора театров перестают его замечать, и Гарель, разумеется, среди них, поскольку немало потерял в этой затее: не только затраченное на постановку, но и три тысячи вознаграждения Александру плюс вексель на две тысячи. «Таким образом, временно я от театра отказался».

К счастью, не от литературы. Он пишет новеллы, начинает писать «Впечатления о путешествии», которые выйдут в феврале 1833 года в «Revue de Deux Mondes». Из первых его исторических сцен, напечатанных в том же журнале, Анисе Буржуа и Локруа сделают инсценировку «Перрине Леклерк», финансовый успех которой компенсирует провал «Сына эмигранта». С легким сердцем Александр возвращается к «Галлии и Франции» как к «длинному введению» к другим историческим текстам, которое «содержит в себе наиболее важные факты нашей истории, начиная с обоснования германцев в Галлии до раздела ее между Францией и Англией после смерти Карла Прекрасного» [137] Предисловие к «Галлии и Франции», издательство Le Vasseur citee, volume 8, p. 4. Это Предисловие написано уже после того, как вышло первое издание (июнь 1833), так как Александр объявляет в нем: «Впрочем, именно эту задачу ставили мы перед собой четырнадцать лет назад, когда впервые опубликовали <���…> «Галлию и Францию». Таким образом, Предисловие написано в 1847 году, хотя и существует лишь в издании 1852 года. . Само собой, что до того, как он замыслил свою книгу, Александр не знал ровным счетом ничего об этом почти девятивековом периоде истории, можно даже сказать, что он выбрал его в результате жеребьевки. Так как он не мог сочинить все сам, он начинает изучать «Историю Франции в вопросах и ответах», написанную неким аббатом и предназначенную для его коллег, «самым серьезным образом принимая во внимание заметки в жанре нижеследующих, заключающие каждую главу как некое поэтическое резюме:

Однажды в его кабинет, не постучав, входит Корделье-Делану. Александр быстро прячет учебник. Корделье-Делану хмурит брови, должно быть, что-то неприличное, пусть Александр немедленно покажет. В смущении запоздалый в развитии школьник подает ему книгу. Корделье-Делану пожимает плечами, право же, если Александр хочет всерьез заняться нашей древней историей, пусть лучше познакомится с «Письмами об Истории Франции» Огюстена Тьерри или с «Историческим опытом» Шатобриана, а потом уже обратится к источникам.

«— Каким источникам?

— Авторам периода падения — Жорнандесу, Зосиме, Сидуану Аполлинеру, Грегуару де Тур».

И, как послушный ученик, Александр следует советам своего ученого друга. Всегда интересно наблюдать за тем, как Александр прикидывается эдакой невозделанной, но необычайно плодородной почвой, готовой к посеву. Многие попадаются на эту удочку, хотя в других жанрах он предстает скорее терпеливым собирателем материалов в ригу — для исследования и использования. Несмотря на свои необычайные интеллектуальные способности, он пользуется методом проб и ошибок в большей степени, чем методом внезапного озарения. Девять лет прошло с тех пор, как Лассань составил для него обширную программу изучения истории. И он не пренебрег ею, напротив. Когда он еще работал в библиотеке герцога Орлеанского, мы видели, что он использовал ее и в своих личных целях, дабы осуществлять «с большим удобством, нежели в королевской библиотеке, мои литературные и исторические изыскания». И как он мог не знать в 1832 году знаменитые и страстные «Письма об Истории Франции», второе издание которых вышло четырьмя годами ранее, или же помпезные «Исторические опыты», появившиеся год назад? Как раз по поводу последних невозможно себе вообразить, чтобы, направляясь в паломничество к своему живому богу в Люцерн, Александр не ознакомился бы предварительно с его последней книжкой.

В действительности, за долгие годы он собрал обширную документацию. Он долго обдумывал свои синтетические начинания и их возможную перспективу в будущем, прежде чем приступил к созданию нового жанра — на полпути от Истории к роману, — где История «истощает прошлое», а роман искажает Историю. «Единственным средством победить [эти «две ошибки»], было бы, по нашему мнению, сразу после выбора исторической эпохи внимательное изучение определяющих ее различных интересов — народа, дворянства и королевской власти; затем выбор среди главных действующих лиц каждого сословия тех, кто принимал активное участие в событиях, происходящих в произведении, над которым работаешь; тщательное исследование внешности, характера, темперамента этих персонажей, дабы, заставив их жить, говорить и действовать в этом тройственном единстве, стало бы возможным пробудить в них страсти, вызвавшие те катастрофы, что отмечены датами в исторической хронологии, и те поступки, которые могут заинтересовать лишь в том случае, если показать насущную в них потребность, по которой они и заняли место в хронологии» [138] Gaule et France, p. 4. . Следовательно, ведущая роль отводится не столько непосредственно тем, кого называют великими людьми, но, в противоположность Истории, основанной на событиях или на психологии, их взаимоотношениям с противоречивыми интересами различных социальных категорий, или классовой борьбой, как сказал бы кое-кто, в которых они одновременно являются представителями этих категорий, а также движущей силой и жертвами классовой борьбы.