Анатолий Корольченко - Генерал Скобелев. Казак Бакланов

Николай, прочитав, поначалу вспылил:

— Какой-то генерал делает мне, российскому императору, выговор. Да я его!..

Потом задумался, оставил письмо на столе. А на следующий день на уголке рапорта вывел резолюцию: «Старику Скобелеву я ни в чем не откажу. Надеюсь, что после его солдатского увещевания виновному из того выйдет опять хороший офицер». И распорядился заключенного освободить.

На склоне лет дед ударился в писательство. Ему было о чем писать, да и рассказчик он оказался занимательный. К нему, наивному чудаку, издатели проявляли доброжелательность, помогали обрабатывать записи. Простые и увлекательные рассказы его подкупали читателей своей искренностью, вызывая к автору доверие и симпатию.

С одной его книжкой внук Миша не расставался, в который уже раз перечитывал. Вот как дед описывал смерть величайшего российского скупердяя генерала Воейкова:

«Дают мне знать, что приятель мой Воейков при смерти и что доктора уже объявили ему самому, что более двух дней он ни за что не проживет.

Приезжаю я к нему. Сижу у его постели. Спрашиваю: ну, что, Александр Федорович, не имеешь ли что поручить мне о своих делах, доктора ведь сказали, что положение твое опасно?

— Эх, Иван Никитич, — заговорил, приподнимаясь на локоть, умирающий. — Есть у меня к тебе просьба: одолжи дней на десять тысяч пять рублей.

Просьба меня удивила. Я подумал и говорю:

— А вот погоди, я жду с почты деньги, пришлют из деревни оброк, так дней через пять тебе и дам.

Воейков со злостью сжал кулак и крякнул, повертываясь ко мне спиной. Он, видимо, рассердился, что не удалось занять без отдачи».

Книги деда ходили по рукам, их зачитывали до дыр, называя автора солдатским писателем.

Таким был дед, однорукий генерал Иван Никитич Скобелев, черты характера которого унаследовал знаменитый внук.

Пансион Жирардэ, куда был отправлен двенадцатилетний Михаил, находился в Париже. В России заведение пользовалось известностью, в нем обучалось немало детей петербургской и московской знати.

Несмотря на неуравновешенный характер, Миша Скобелев пришелся по душе владельцу пансиона мсье Жирардэ, стал его любимцем. И юноша отвечал ему тем же, сохранив любовь к доброму учителю на всю жизнь. Француз в письме к отцу Михаила, отмечая' необыкновенные способности юноши, схватывающего все на лету, а равно остроту ума, пытливость и наблюдательность, настойчиво рекомендовал продолжить образование в университете. «У Михаила, — писал он, — своеобразный ум и чувства, присущие лишь избранным натурам. Математика — вот его призвание. Уверен, из него выйдет незаурядный ученый».

Позицию Жирардэ относительно дальнейшей учебы сына разделяла мать Михаила, Ольга Николаевна. Дочь помещика, она совсем не желала, чтобы ее сыну была уготована полная тревог и опасностей военная жизнь.

— Достаточно того, что выпало на долю его отца и деда, — заявила она, имея в виду долгую военную службу Дмитрия Ивановича и свекра Ивана Никитича.

Ее поддержал и приехавший из Парижа сам Жирард? Мог ли старый учитель оставить без внимания любимца, когда тот вступал в жизнь?

— Поверьте моему слову, доверьтесь голосу разума, судьба Мишеля проходит через университет, — настаивал француз. — И ты, мой друг, послушай меня в последний раз. Не убивай в себе таланта!

Мог ли юноша противостоять настойчивости матери и учителя, которого полюбил всей душой? Сдался. И под руководством опытного репетитора, под неусыпным оком француза стал готовиться к поступлению в Санкт-Петербургский университет на факультет математики.

Математика в те годы влекла к себе многих, надеявшихся познать через загадочный мир чисел тайны жизни. Иные военные деятели получили прежде университетское образование. Среди них генерал Столетов, старший брат известного русского физика, окончивший физико-математический факультет Московского университета. Сам военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, известный военный реформатор, учился в том же университете.

Репетитор от успехов молодого Скобелева был в восторге.

— При его способностях и знаниях не может быть никакого сомнения, что он не то что с успехом, а блистательно сдаст экзамены.

Но червячок сомнения все же грыз душу репетитора: не проявлял юноша любви к предмету.

— Так нельзя, математика — что избалованная и капризная дама, она требует к себе не только внимания, но и беспредельной любви, — говорил он.

А вот любви-то к ней Михаил и не чувствовал. Выполнив задание, уединялся, предаваясь долгие часы чтению. Книги в основном были историческими, в них описывались походы и сражения Ганнибала, Македонского, Суворова. Михаил перечитал многое об Отечественной войне 1812 года, делая записи в тетради. Знал в подробностях главнейшие ее сражения, изучил действия прославленных генералов: осторожного Барклая и решительного Багратиона, дерзкого Платова и умного Ермолова, стремительного Милорадовича и стойкого Дохтурова. А книгу деда, которую тот написал для нижних чинов армии, знал почти наизусть.

Штудируя математику, он чувствовал, что душа принадлежит совсем другому — военному делу, пребывая в плену двойственных интересов.

К осени курс подготовки был завершен. Репетитор торжественно заявил:

— Готов биться об заклад, что результат будет весьма успешным.

— Вы в этом уверены? — усомнилась Ольга Николаевна.

— Абсолютно.

— А надобно устроить экзамен на дому. Позвольте мне заняться этим? — подал мысль француз Жирардэ.

И такой экзамен был устроен. Пригласили попечителя университета, трех профессоров.

— Прошу, господа, отнестись к делу без скидок, — попросил отец. — Если обнаружите какие слабости, есть время их устранить.

Без малого три часа продолжался экзамен, ничуть не уступавший настоящему. Михаил вышел из кабинета уставший, но счастливый. На все вопросы, а их было множество, он отвечал уверенно, без запинки.

— Блестящие знания! — заявили экзаменаторы. — Столичный университет приобретет достойного студента.

И вот наступил день экзамена.

С волнением шел Михаил к своей будущей альма-матер, думая о первом испытании. Все ли помнит? Не запамятовал ли чего?

Перед зданием толпа студентов. Они о чем-то спорят, но соглашаются, выкрикивают свое. Их пробует уговорить бородатый, профессорского вида человек, но они отвергают его доводы.

— Послушайте… Послушайте… — говорил бородатый. — От имени ректората я заявляю: ваши условия будут рассмотрены… Меры примут… Да успокойтесь же! Через два-три дня все решится… Нельзя же так, господа!

Чуть поодаль от толпы с выжидательным видом стоит полицейский, строгий, недоступный.