Дитрих Айгнер - Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль

Третий глобальный компонент в определении национального интереса США был идейный или, если хотите, идеологический. Не уставая повторять, Рузвельт и министр иностранных дел Халл неоднократно заявляли с 1933 года: право народов на свободное самоопределение и долг государств в международной политике подняться до уровня основных принципов права народов неделимы. Конфликт с агрессорами они толковали как эпохальную борьбу за будущее преобразование мира между захватническими и миролюбивыми нациями, между либеральной демократией и фашизмом, между гражданами и преступниками, между добром и злом. Знаменитое слово американского президента Авраама Линкольна было перенесено на глобальные масштабы: мир не может оставаться полусвободным, порабощенным. Это относилось в значительной степени к самому Рузвельту, самосознание которого заметно усиливалось как когда-то у Вильсона, служившего для него всегда образцом. Предупреждая, Рузвельт сказал: «Вместо Библии будут проповедовать слова из книги Гитлера «Майн кампф», как святого писания. Место христианского креста займут два символа — свастика и обнаженный меч. Бог крови и железа займет место Бога любви и милосердия». Для Христа и либерально-социалистического демократа Рузвельта Гитлер был антихристом и просто пороком человечества. Он приобрел свое новое саморазумение «как мессии» демократии в осознанном контрасте с Гитлером.

Без внутриполитических обусловленных ограничений Рузвельта и фундаментального различия в понятиях между изоляционистами и интернационалистами, которое вплоть до Перл-Харбора в жарких дискуссиях разделяло нацию, — это и есть путь во вторую мировую войну, который нельзя понять, который в своем действительном протекании быд похож на «два шага вперед, один шаг назад» и детали которого очень трудны для понимания европейских наблюдателей: старания Рузвельта с весны 1939 года шаг за шагом освободиться от оков законов нейтралитета, чтобы предоставить помощь подвергшимся нападениям нациям; заверения, данные перед выборами в ноябре 1940 года американским матерям, не посылать их сыновей на чужие войны; постоянно поступавшие от правительства заявления, что вся американская помощь «буквально перед самой войной» служили для того, чтобы гарантировать безопасность Западного полушария и сделать вступление американцев в войну ненужным; напрасное ожидание Франции и отчаянные надежды Англии и Китая на американскую помощь; соблюдение тайны британо-американских штабных переговоров в первые месяцы 1941 года, в которых планировалась глобальная упреждающая оборона; возникшее в результате британского бедственного положения и частично вследствие существующих законов о нейтралитете решение предоставить странам, подвергшимся нападению, неограниченные ресурсы великой мировой державы с целью предоставления ссуд и аренды. Наконец, почти шизофреническая нерешительность во второй половине 1941 года, когда застопорилась борьба между изоляционистами и интернационалистами за большинство американского народа. Ибо если 22 октября 1941 года 74 % населения высказались против объявления войны Соединенными Штатами Германии, то, согласно опросу, интернационалисты уже добились большинства для своей интерпретации будущего.

Поэтому Рузвельт во второй половине 1941 года еще не решался говорить о необходимости вступления в войну, потому что знал, что такое решение таит в себе неконтролируемый внутриполитический риск, если он не будет абсолютно уверен, что получит согласие законодательного органа, который должен был, наконец, объявить войну, т. е. конгресса. Дебаты в сенате и палате представителей, которые заняли бы недели, а то и месяцы, еще больше раскололи бы всю страну, закончились бы отказом от объявления войны, страну принудили бы путем запугивания к нейтралитету, что означало для Рузвельта начало конца американской цивилизации и мирового господства. Рузвельт поэтому не пошел на этот демократический, а для глобального определения национального интереса США одновременно и позорный шаг. Рузвельт делал политику молчанием.

Во второй половине 1941 года Рузвельту было необходимо такое скандальное событие, как взрыв корабля «Мейн», связанный с началом испано-американской войны в 1898 году, которое могло привести конгресс и американский народ сквозь все еще имеющуюся волну препятствий к войне. Однако Гитлер после нападения на Советский Союз 22 июня 1941 года не давал себя спровоцировать в Атлантике. Попытки Рузвельта исказить и раздуть небольшие инциденты в необъявленной войне на море, чтобы поднять готовность американцев в войне, разлетались в прах. Из этой не терпящей отлагательства ситуации Рузвельт был наконец освобожден японцами, когда они 7 декабря 1941 года воскресным утром неожиданно напали на совершенно ничего не подозревавший американский флот в Тихом океане и в течение двух часов разрушили восемь боевых кораблей, 11 других военных судов и 177 самолетов. Внутриполитическое значение этого нападения было больше, чем вес военных потерь. Сигнал с Перл-Харбора, как сказал Рузвельт, «дата, которая будет продолжать жить в позоре», закончил борьбу между изоляционистами и интернационалистами, примирил американский народ с самим собой и освободил его энергию как для глобальной войны, так и для усиленного вооружения. В течение четырех дней США оказались в состоянии войны не только с Японией, но и с Германией и Италией, которые объявили 11 декабря США войну как следствие японского нападения. Европейская и азиатская война переросла в мировую войну.

Так как для Рузвельта такое событие, как Перл-Харбор, было необходимо по внутриполитическим причинам, то постоянно утверждается, что президент спровоцировал это нападение, даже преступным образом не поднял вовремя убедительную тревогу в связи с опасностью для американских баз в Тихом океане. Это утверждение, по сегодняшним сведениям, несправедливо. Хотя, действительно, с лета 1941 года обеим сторонам, Японии и США, ситуация грозила войной, американские политики и начальники рассчитывали на дальнейшее продвижение Японии в Южную Азию, в худшем случае нападением на Филиппины. Если Рузвельт и хотел побудить кабинет Японии сделать первый выстрел, то не такой ценой. Недооценка японцев кажется теперь действительно преступной небрежностью.

С вступлением США в войну Рузвельт в возрасте почти 61 года встал перед решением задач, которые настолько подрывали его силы, что с 1944 года нельзя было не заметить, что он очень сдал физически. В числе этих задач были переход на военную экономику, военные и союзнические проблемы Большой коалиции против стран оси и Японии, новая дипломатия конференций во время войны, с большой отдачей исполняемая роль Верховного главнокомандующего всех американских вооруженных сил, с 1943 года такие проблемы, как судьба вражеских государств после ожидаемой победы, которые он долго пытался отложить, и, наконец, большой вопрос, как можно после второй мировой войны установить длительный мирный порядок. Все эти задачи президент должен был решать в условиях длительных оправданий перед обществом, которые связывали ему руки, поддерживая всяческую критику, направленную против него, как само собой разумеющееся дело. Общественное мнение, партийно-политическое противоречие между демократами и республиканцами, наконец, президентские выборы в 1944 году были и в войну факторами, на которые Рузвельт реагировал словом и делом. Он был в этом смысле более зависимым, чем Черчилль или даже Сталин и Гитлер.