Олег Иконников - Большая Медведица

Штат Министерства Безопасности сократили на пятьдесят процентов, и само Министерство переименовали в Федеральную Службу Контрразведки, но изолятор у них отобрали. Четырнадцатого февраля с шумом распахнулась дверь камеры.

— Встать, быстро — орал красномордый майор, — пригрели тебя КГБэшники. Все, кончилась жизнь красивая, сейчас я вас устрою. — распалялся он все больше и больше — Собирайся, живо — офицер пнул сумку Святого.

Начинался солдафонизм.

— Дурак ты, майор, в общем-то, для тебя это не новость. Пошли, в вашу жизнь красивую.

— В подвал его, волка, на «белый корпус» — задохнулся от негодования красномордый — брату твоему я тоже сделаю — это он уже дошипел в спину подследственного.

«Хорошее болотце» — осматривал Олег новое жилище с мокрыми стенами и небритыми рожами сонных арестантов.

— Старшина, матрац-то дашь?

— Где его взять, скоро кормить вас нечем будет — заворчал дубак, запирая камеру — зарплату третий месяц не получаю — неизвестно кому жаловался он.

— Водки надо?

— Почем?

— Пузырь — пятнашка.

Святой оглянулся. С ним в шестиместке теперь стало девять человек.

— Пять бутылок.

— Давай деньги.

— Все, как всегда, старшина, отраву вперед.

— Да не бойся, не кину я тебя.

— Волоки, волоки — распарывал Олег телогрейку, вынимая свернутые в трубочку деньги — можешь пару банок на закуску прихватить.

— Иди сюда, побазарим, — похлопал рукой по нарам сморщенный, как гармошка пожилой зек.

— Меня Молодым погоняют.

— Меня Святым, читинский.

— Спалился в Хабаре?

— Нет. Тюрьму КГБ разгоняют, я в ней с октября парился.

— Круто — с интересом посмотрел на него Молодой.

— Делов — то много?

— Шесть трупов. Ну и по мелочам немного.

— По ходу, на централе ты самый тяжелый, больше трех ни у кого нет.

Хлопнула кормушка.

— Где новенький?

Старшина подал ему пять пузырей «Распутина» и палку колбасы.

— Восемьдесят тысяч. Олег отсчитал деньги.

— Держи. Завтра дежуришь?

— Дежурю, а что?

— Принеси шампанского на опохмелку, бутылки три?

— Пятнашка.

— Договорились. «Хороший дядька, все у него по пятнашке» — сложил в раковину Святой водку и открыл кран с водой.

Снова загремела блокировка открываемых дверей.

— Фу ты, черт, напутал — встретил Молодой впнутого в камеру невысокого плотного парнишку — думал, легавые со шмоном, а это Ваньку с этапа приперли — пояснил он Олегу — хороший хлопец, два трупа. Вовремя подкатил, бухать будем.

— Я в «столыпине» проснулся, нос чешется — раздевался Ванька — статью заменили, так что пятериком отмажусь.

— За два трупа пятерочкой. — удивился Святой.

— Они у меня легкие. Откинулся когда, мне батя пятьсот штук дал на машину, я в порт Ванино махнул и прямо с парома «японку» старенькую взял.

Качу обратно, останавливают на трассе рэкетсмены, плати, говорят за дорогу, я рубаху снял, наколку на спине показываю, свой мол, синенький, а им, барбосам, нет разницы, с кого шкуру драть. Двоих монтировкой захлестнул и менты как раз едут. Кому повезло — не знаю. У тебя, Олега, подельники есть?

— Брат родной где-то здесь. Корпусов сколько?

— Два. Этот белый, второй — красный. Вечером прогон запустим, найдем. Вы по мокрухе?

— Шестерых наладили.

— В натуре?

Святой утвердительно кивнул.

— Да-а, по ходу с жизнью ты в расчете — Ванька нырнул под шконку и через минуту вылез весь в паутине.

— Вот здесь — он подал Олегу запаянную в целлофан «ракетку» — грамм двадцать мышьяка, для себя берег, но теперь вроде не зачем.

Возвращающийся с прогулки Весна увидел, как младшего брата Святого закрывают в одну из «подлодок» — как называли зеки маленькие камеры и сразу отписал в нее маляву: «Здорово, Эдька, всех метут, кого сам знаешь. Где Святой? Дали вы показания или нет?»

«Про Олега ничего не знаю, и не слышал, а на счет показаний поздновато ты защекотился. Черный и ты вместо того, чтобы нам помогать, на «Короллах» по Чите катались. Калина за мебелью для своей квартиры аж в Москву летал. Куда вы все это хапали — или в тюрьме сидеть не собирались? Думали вы на нас плевать будете, а мы за это в жопу вас целовать, не получится, Паха» — Эдька запаял малявку в огрызок целлофанного мешочка и бросил коневому, дежурившему на кобуре.

— Отправь посрочней.

Тот сунул записку через дыру в стене в соседнюю хату.

— Гони по зеленой, без тормозов.

Ответ пришел быстро, но не на Эдьку, а на положенца камеры: «Иконникову хребет сломайте за общее и воровское. Весна».

Смотрящий хаты подал малявку Эдьке. Он внимательно ее прочитал и швырнул в парашу.

— Что делать будете?

— Выезжай из камеры без кипиша, а Весне мы отпишем, что получили его малек, когда тебя уже перевели.

— По-тихой не получится — Эдька встал в угол — поехали.

На шум драки прибежали надзиратели. За разбитые головы и носы Эдьку уперли в карцер. Понимая, что это еще не все, он выбил в небольшом оконце стекло и, выбрав самый крупный осколок, сел у блокировки.

Узнав, что Эдьку не убили, Весна отправил записку положенцу тюрьмы, прося о помощи. Прочитав малявку, Боча задумался: стоит влазить в воровское или нет?

— О чем думу думаешь? — проснулся Культурный.

— Да Паха вот намарал на счет Иконы, на, прохлопай.

Теперь катал вату Пал Палыч. Он ненавидел Весну и мог бы поддержать Эдьку, ведь это он с братом с автоматами в руках проливали кровь за воровское в то время, как Паха и его кенты гребли под себя, но сейчас братья были опасны тем, что могли знать про общаковские списки, которые зашмонали у него при обыске, весы качнулись в сторону Весны.

— Подмогни ему, Боча — зачеркнул Культурный Эдькину жизнь.

Фуфлыжник, не уплативший карточный долг и уже полтора месяца тырившийся в карцере, неожиданно для себя получил малек: «Неделя сроку, завалишь читинца с третьего карцера, за все долги в расчете. Боча».

Ночью Эдька очнулся от непонятного шепота на продоле и прижал ухо к дверям.

— Он ребенка изнасиловал и задушил, открой камеру, я его, волка, в сердце ткну спящего, а утром на обходе его найдут холодного, скажешь, что просмотрела, как он зарезался и все — уговаривал кто-то женщину надзирателя.

— Боюсь.

— Да не мнись ты, представь, что он твоего ребенка придушит. Приоткрылся глазок.

— Ой, нет, он не спит.

— Ну-ка, дай посмотрю.

— Давай, сука, открывай дверь — ткнул Эдька пальцем в чей-то глаз — за то, что восьмерики на меня плетешь, я тебе сердце вырву.

Слышно было, как матерившегося зека заперли в соседней камере. «Дело принимает серьезный оборот, раз они не брезгуя ничем хотят меня привалить» — тусовался по тесному карцеру Эдька. «Выхода нет, любому, кто войдет, придется кровь пустить, ментов, если не подкупят, то обманут. Где Олега?» — щемануло душу.