Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 2

— Ах! Это ты, — сказала она, — я знала, что ты придешь.

Рыдая, я бросился к ее постели, пряча лицо в простынях». Она просит, чтобы их оставили вдвоем, и молит об исполнении последнего своего желания — похоронить ее рядом с внуком, а не в общей могиле. Он обещал найти необходимые для этого средства. Возвращается Люге с женой, поддерживая Мерля, которого они сажают в кресло. Александр отступает назад. Мари в последний раз произносит имена мужа и зятя.

Чтобы купить временное место на кладбище, необходимо шестьсот франков. Порывшись в ящиках, Александр нашел у себя лишь двести. Он обращается за помощью к Гюго. Богатейший академик, бывший пэр Франции, а ныне депутат, добивается двухсот франков в Министерстве внутренних дел на нужды Культуры, ему очень жаль, но большего получить не удалось, а своей наличности у него, конечно же, нет. Александр идет к Фаллу, он никак не может помешать себе сохранять хорошие отношения со всеми министрами народного образования, это сильнее его. У Фаллу нет специальных фондов для драматических артистов, но он лезет в карман, и Александр уходит еще с сотней франков. Дома он находит свой тунисский орден Нисама и закладывает его, нужная сумма собрана. Через шесть лет, для того, чтобы навечно сохранить за создательницей немеркнущего образа в «Антони» место на кладбище, он специально для этой цели напишет и продаст «Последний год Мари Дорваль», посвятив его Жорж Санд, потому что, «будучи людьми, чужими ее семье, мы с вами — вы как женщина, я как мужчина — возможно, я не скажу больше всех, но лучше всех ее любили».

Его воздержание при выборах законодательных органов не должно заставить думать, будто он перестал интересоваться политикой. Напротив, он с Удовольствием отмечает поражение мятежной попытки Ледрю-Роллена 13 июня и изгнание из палаты тридцати пяти депутатов из числа социалистов и монтаньяров. Зато с экспедицией в Италию он несогласен, о чем и заявляет. В феврале в результате революции Пий IX изгнан из Рима. Мадзини провозглашает там республику. Австрийцы поспешили на помощь восстановлению старого порядка, Наполеон Малый решил им в этом помочь, и 3 июня генерал Удино начинает осаду Рима, защитой которого руководит Гарибальди. Через месяц сражений Пий IX восстанавливает в своих государствах абсолютную монархию. В начале июня Александр беседует об этом с Бюжо, незадолго до смерти последнего. «Я не видел маршала со времени нашего захода в Алжир, и вот неделю назад встретил его у президента, с первым визитом к которому я так задержался, что не оставалось никакого другого способа испросить прощения за имевшее место забвение Елисейского дворца, кроме как вспомнить о замке Гам» [92] Эта и следующая цитата взяты из «Дворян Сьерра Морены», edition Le Vasseur, volume 17, p. 169. . И хотя Александр был принят Наполеоном Малым с невероятной любезностью, он все равно относится к нему с недоверием, заявив Бюжо: «Живо настоящее и живо будущее; прошлое же мертво. Так вот! Вы бросаетесь в прошлое, когда у вас есть будущее. Такова была ошибка Карла X, такова была ошибка Луи-Филиппа. Боюсь, как бы это не стало и ошибкой Луи-Наполеона». Это недоверие проявляется постоянно. В августе он напишет в «le Mois»: «После нескольких сомнительных действий принца нам следует сплотиться вокруг этой Республики, провозглашенной в момент удивления, вокруг президента, избранного в день энтузиазма; но я сказал бы также, что, объединяясь вокруг принципа и человека, надо помешать принципу сбиться с пути, а человеку ошибиться». Но так или иначе, а Наполеон Малый присутствует на премьере «Графа Германна» 22 ноября. Конечно, Александр послал ему билеты в ответ на приглашение в Елисейский дворец. Но он здесь вовсе не для того, чтобы принимать президента, и проявляет себя лишь тем, что передает ему просьбу о помиловании зятя управляющего, «арестованного накануне за крамольные крики». Неизвестно, был ли ответ, и достаточно ли президент бонапартистской республики оценил зрелище освещенной в продолжение всего спектакля пустующей ложи Монпансье.

Но гораздо более существенным был для Александра 1849 год в качестве периода интенсивной работы над фантастическими новеллами, в жанре, к которому он уже подошел достаточно близко в двух романах — «Замок Эпштейн» и «Братья-корсиканцы» и мастером которого себя показал. Шесть текстов, собранных в этом году в сборник, представляют собой подлинный шедевр. Каждый из текстов начинается с экспозиции, в которой присутствует он сам в качестве рассказчика или слушателя историй, во всяком случае он тупо не воспроизводит, по своей обычной привычке, как сказал бы Мирекур, рукопись, которую подарил ему главарь разбойников. Во всех случаях он пользуется ретроспекциями, как если бы уже начал работать над своими «Мемуарами» или даже они были бы уже написаны. Речь может идти о совсем недавнем путешествии в Голландию, как в «Женитьбе Отца Олифуса» [93] Еще один лопнувший мыльный пузырь. По словам библиофила Жакоба, Поль Лакруа заявил о своем активном сотрудничестве в написании «Женитьбы Отца Олифуса» и «Женщины с бархоткой на шее»: «В 1849 году, в период междуцарствия и отсутствия Маке, Дюма сумел самостоятельно выстроить и сконструировать на основании моих заметок два произведения, которые ему удались». Когда, вслед за Анри Клуаром мы обратились к изучению «Планов и заметок для Александра Дюма», хранящихся в Библиотеке Арсенала (Фонд Лакруа 13 426), то относительно «Женщины с бархоткой на шее» смогли лишь повторить то, что уже написал по этому поводу в 1955 году Клуар (см: Alexandre Dumas, opus cite, p. 359): «Канва полностью в наличии, но, боже, до чего гол этот скелет! <���…> Заметки к «Женитьбе Отца Олифуса» <���…> сводятся к довольно примитивным вещам. <���…> Следует признать, что когда от обложки досье [Поля Лакруа] и от заголовков <���…> переходишь к содержанию, тут и таится самое большое разочарование. Не слишком ли Поль Лакруа преувеличил свои заслуги?» , или о приеме в Елисейском дворце, как в «Дворянах Сьерра Морена». Или о прошлом, воспоминания о котором уже чуть смазаны, как в «Обеде у Россини». Или о событиях, вовсе отдаленных — воспоминания о Нодье и вечерах в Арсенале в «Женщине с бархоткой на шее», воспоминания о Вильнаве и, стало быть, и филигранно выписанный портрет Мелании Вальдор в «Завещании г-на де Шовлена». Наконец, это может быть реминисценция эпохи, известной ему лишь по документам, например, Регентство со своим искусством беседы и куртуазностью в «Тысяче и одном призраке». Конечно, прием экспозиции не нов, но многое говорит о его творческой мастерской и литературной эстетике. Так, мы узнаём, что он один из самых плохих зрителей. Вот, например, он оказывается на представлении исторической драмы своего собрата: «естественно, что я приношу пьесу, ориентированную полностью на название; поскольку ее недостатки, как то — перегруженность подробностями, абсолютная негибкость характеров, двойная, тройная, четверная интрига — характерны исключительно для меня, то крайне редко случается, чтобы она хоть сколько-нибудь напоминала играемую пьесу. В результате для меня становится просто пыткой то, что для других — развлечение». Если пьеса представляет собой вольную фантазию, «как только мое знакомство с персонажами состоялось, они перестают принадлежать автору, они — мои. Уже в первом антракте я их забираю себе, присваиваю. Вместо неизвестности, которую мне предстоит познать в остальных четырех действиях, я ввожу их в четыре акта моей собственной композиции <���…> подобно тому, как из сна моего я делаю реальность, точно так эта реальность превращается в мой сон» [94] Testament de М. de Chauvelin, edition Le Vasseur citee, volume 17, p. 135. . Ничем не рискуя, готов поспорить, что так же он поступает и с живыми людьми, впитывая в себя самую суть их, импровизируя по их поводу, переписывая на свой лад их историю, испытывая их возможности, становясь одновременно и вампиром, и демиургом, если не покидать пределов мира фантастики.