Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 2

Отданный под эгиду «Мишле, этого великого историка, великого поэта, который, если не знает, то угадывает», манускрипт — в отличном состоянии и переплетен в чистую кожу, без сомнения, стараниями доктора Форези. Он содержит сорок шесть страниц, бледно-голубых и большого формата, пронумерованных и подписанных: Алекс Дюма. Каллиграфический почерк в полной гармонии с коричневыми чернилами, практически без помарок, с этими фантастическими заглавными буквами вдруг, посреди слова, отсутствие пунктуации, если не считать нескольких тире, — все это само по себе произведение искусства. На форзаце фраза по-итальянски свидетельствует, что «Жак Простак» подарен Александром доктору Форези в 1851 году, что двадцать два года он находился в руках «C.L.», прежде чем его получила в подарок 17 февраля 1873 года в благодарность за оказанную услугу знатная дама Витторина Альтовити д’Авила де Тосканелли. Вторая пометка, тоже по-итальянски, уточняет, что 15 июля 1920 года Марио Форези, наверняка потомок доктора, идентифицировал «C.L.» как французского художника Шарля Лефевра, находившегося в Италии в 1850–1860 гг. Вполне вероятно, что полковник Сикль приобрел рукопись либо у Марио Форези, либо у его наследников. Остается проблема датировки. В той мере, в какой Александр отсылает нас к февральской революции, «Жак Простак» должен быть написан между 1848 и 1851 годами. Но если он был написан до государственного переворота, непонятно почему Александр его не опубликовал, в то время как ему так нужны были деньги, не говоря уже о том, что дарить неизданную рукопись — совсем не в духе того, кто был так жаден до материальных подтверждений своей писательской славы. Есть основания даже предполагать, что если бы он пережил цензуру Второй империи, то попытался бы вернуть себе рукопись и опубликовать ее.

Переписанная на машинке, рукопись насчитывает восемьдесят пять страниц, что соответствует книжке в сто страниц форматом в одну двенадцатую листа или в одну восемнадцатую по нормам времени, и остро ставит проблему пунктуации. Мы пытались влезть в шкуру Рускони или другого секретаря Александра и использовать, как в XIX веке, обильные точки с запятыми. Но отказались от этого, потому что показалось, что текст дышит в другом ритме. Тогда мы прибегли просто к точкам, и сразу получилось следующее:

«Существует во Франции некое разумное существо, которое в течение определенного времени остается недвижным, как земля, измученная насильственными жатвами, раздирающими кожу ее.

Это народ французский.

Напрасно вы будете его искать в VII, VIII, IX веках. Он как будто нигде и не показывается: его не видно. Он как будто не двигается: не чувствуешь движения. Он как будто и не жалуется: его не слышно.

В те времена он повсюду. Но только его попирают ногами. Его топчут. А он строит дворцы королям, крепости баронам, монастыри монахам». Продолжение, дорогие читатели, на страницах данного издания.

Младший Дюма недолго остается в Брюсселе вместе с Александром. Он вскоре возвращается в Париж, где «Дама с камелиями» 2 февраля 1852 года обеспечит ему славу, подобную славе его отца, правда, в чуть более раннем возрасте, после «Генриха III и его двора». Но этим точки соприкосновения и ограничиваются. Вальми романтической революции возвещал конец монархии божественного права. Пьеса же младшего Дюма с ее фарисейским морализмом, напротив, знаменовала собой в области искусства украшенное мишурой начало диктаторского режима, который вскоре осудит за оскорбление нравов Бодлера и Флобера.

Месяц прожив в гостинице, Александр переезжает в двухэтажный дом номер 73 на бульваре Ватерлоо [110] Источники, касающиеся пребывания и творчества Александра в Бельгии: «Беседа о сущности объяснения» в книге «Заяц моего деда», edition Le Vasseur citee, volume 17, pp. 180 et 181; «Случай с совестью», см.: Propos d’art et de la cuisine, edition Le Vasseur, volume 24, pp. 29 et 30; Alexandre Dumas et son oeuvre, opus cite, pp. 427–433; Alexandre Dumas, opus cite, pp. 307–308 et pp 381–386; les Trois Dumas, opus cite, opus cite, pp. 261–272; Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 419–440; Quid de Dumas, opus cite, p. 1305. . Роскошно его обставляет, в кредит, разумеется, и делает местом встреч для маленькой колонии французских политических ссыльных. Поскольку Алексис близок к завершению своей эмансипации, Александр нанимает Жозефа, «бельгийского слугу в полном смысле этого слова, то есть рассматривающего всякого француза как своего кровного врага». Рускони и Эдмон Виело остались в Париже, и, следовательно, Александру нужен и секретарь; в лице Ноэля Парфе, бывшего депутата, высланного с женой и ребенком, находит он настоящее сокровище. «Никогда никого еще не называли вернее, — сказал о нем Шарль Гюго. — Имя ему — веселость, фамилия — мудрость». Сорок лет, тонкие усики, небольшая бородка, «всегда в черном, что никогда не выглядит, как траур», он быстро становится гораздо большим, чем просто переписчик. Наделенный всей полнотой власти эконом, он решается навести порядок в финансовых делах Александра. В общем ему это удалось, и нет никакого сомнения в том, что не будь государственного переворота, этот представитель народа мог быть признан лучшим экономистом Франции.

«Время шло быстро и незаметно, особенно для меня, так как я добровольно выбрал ссылку в этом прекрасном городе Брюсселе. Каждый вечер или почти каждый вечер большой салон на улице Ватерлоо, 73 собирал кое-кого из друзей, друзей сердца и друзей двадцатилетней давности: Виктор Гюго царствовал здесь безраздельно, Шарра, Эскиро, Ноэль Парфе, Гетцель, Пеан, Шервиль», к которым можно добавить Паскаля Дюпра, Эмиля Дешанеля, Луи Лоседа, Шарля Пласа, Армана Тестелена, Этьена Араго и многих других. «До часа, двух часов ночи сидели за чайным столом, беседуя, болтая, смеясь, иногда и плача.

Я обычно в это время работал, и только на два-три часа в вечер спускался со своего второго этажа — вставить слово в общую беседу, как путешественник, дошед до берега реки, бросает веточку в ее воды.

И разговор увлекал за собою слово, как поток увлекает веточку.

Потом я возвращался к работе». О чем Александр не говорит, настолько это кажется ему само собой разумеющимся, так это об открытом столе для всех этих ссыльных, как правило лишенных средств к существованию. В этом домашнем ресторане речь шла не о милостыне, но о минимальной плате в 1,15 франка за обед, то есть по цене обычной дешевой харчевни. Эконом Парфе удивленно поднял брови и повысил тариф до 1,50 франков, последняя цена, что позволило свести дефицит этого открытого и роскошного стола до 40 000 франков. Почти отверженный Гюго, которому жена его высылала лишь 300 000 франков, использует эту нежданную удачу на двести процентов, пользуясь полным пансионом в течение десяти дней с льготным тарифом в 2,50 франков за обед и ужин. Но поскольку он только обедает и не настолько мелочен, он платит по счету не 1,25, а 1,50. Будучи настоящим барином, он дает остаток суммы Жозефу в качестве чаевых. Все это не мешает ему устроить роскошный прощальный банкет для ссыльных республиканцев, когда его изгоняют из Бельгии. Александр — один из тех, кто провожает Гюго до Антверпена, чтобы посадить на судно, направляющееся в Англию. Он последним пожимает ему руку. Гюго вспомнит об этом с волнением. Когда в ноябре 1854 года Александр посвятит ему свою драму «Совесть», Гюго ответит ему в «Созерцаниях» [111] Les Contemplations (V, 15), Oeuvres completes, publiees sous la direction de Jean Massin, Paris, le Club francais du livre, 1971, tome IX, p. 277. :