Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 2

У каждого гения свои причуды. Во исполнение «каторжных литературных работ» Александр, как Бальзак, ставит себя в ситуацию, когда надо беспрерывно выплачивать долги. Для Стендаля литература была реваншем за посредственную дипломатическую карьеру. Для Рембо во всех смыслах — нарушением привычного хода вещей. Гюго выбрал путь политической непримиримости, и что ему оставалось делать на своем одиноком острове, как не писать? И вот он уже на восемнадцать лет погружен в «зловещее безмолвие ночи», освещенное лишь «Возмездиями», «Отверженными», «Человеком, который смеется», «Тружениками моря» и «Легендой веков».

«Несчетны» у Александра не только его произведения. В прошедшем году у него родился маленький Анри, результат его связи, о которой мало что известно, с Анной Бауэр, замужней дамой. Знает ли вообще Александр об этом рождении? Ничто не позволяет говорить об этом с уверенностью. Во всяком случае, никогда не проявил он ни малейшей заботы об этом втором сыне, который невероятно на него похож внешне и который, в отличие от младшего Дюма, станет социалистом и коммунаром. Высланный вместе с Луизой Мишель и Рошфором в Новую Каледонию, амнистированный в 1880 году, известный литературный критик и посредственный драматург, он породит будущего академика Гонкура, примет сторону Дрейфуса в его деле и поддержит Золя. Его сводная сестра Мари приедет жить в Брюссель в 1852 году и невероятно усложнит существование Александра. До этого момента ему как-то удавалось сдерживать стремления мадам Гиди и Изабеллы Констан одновременно покинуть Париж. Он мог поманить первую путешествием в Германию, а вторую поездкой в Италию, сдержав оба обещания в течение лета. Ему важно было также позаботиться о том, чтобы ни та, ни другая не встретились у него с «прекрасной кондитершей» с бульвара Ватерлоо. Ее тоже звали Мари, она торговала пирожными, было ей лет двадцать-двадцать пять, брюнетка «с глазами испуганной газели» и, по свидетельству Шервиля, в меру глупенькая. Про нее рассказывают, что достаточно было Александру пристально на нее посмотреть, как она тут же впадала в сомнамбулический сон. Это свидетельство находит поэтическое подтверждение у Жерара де Нерваля, проездом посетившего Бельгию [112] Gerard de Nerval, Oeuvres completes, tome II, Paris, Gallimard, La Pleiade, 1984, p. 117. : «Он [Александр] гипнотизирует истеричку булочницу и доводит ее до удивительных конвульсий, о которых она при пробуждении ничего не помнит. Она достойна жалости, если он ее не погубит прежде, но есть все основания полагать, что погубит, и в собственном доме».

Отныне Александр должен прятаться от дочери, чтобы иметь возможность утешать «прекрасную кондитершу». Дело в том, что Мари ненавидит всех любовниц Александра вместе взятых и в особенности Изабеллу Констан. Напрасно уверяет ее Александр, что любит ее больше всех: «Я люблю тебя больше всего на свете, даже больше любви». Напрасно пытается сделать из нее свою сообщницу и позабавить: «Я вернусь с госпожой Гиди. Если портрет Изабеллы все еще висит в моей спальне, сними его». Мари желает быть единственной парой своему отцу. Достойная наследница Мари-Луизы, она на все реагирует, как обманутая женщина, устраивает сцены ревности, упрямо дуется и намеренно совершает бестактности. Отсюда рыдания мощной госпожи Гиди и молчаливое отчаяние хрупкой Изабеллы. Александр устраивает ей скандалы, прощает, умоляет: «Я так люблю тебя, дорогое мое дитя, что одно лицо твое может вселить в меня радость или печаль. Имей же мужество не огорчать меня в эти три-четыре дня, когда она [Изабелла] будет здесь». Все происходит как раз наоборот, и Александр снова в ярости: «Узнаю во всех твоих колкостях гибельные требования мадемуазель Анны в отношении девушки, которая имела несчастье быть моложе и красивее ее». Что это за мадемуазель Анна? Это не Анна Бауэр, которая была замужней дамой, но кто-то другой, возможно даже, какая-нибудь актриса, откуда и идет «мадемуазель». Порою чувствуешь себя совершенно беспомощным, когда пытаешься распутать клубок бесконечных сексуальных связей Александра!

Гораздо проще следить за его творчеством, «в счастливом, ярком дне». Сразу по прибытии в Брюссель он сел за «Графиню де Шарни», продолжение «Анж Питу», но для этого ему совершенно необходима «История французской революции». «Дело в том, что Мишле — это мой человек, мой историк. Никто до сих пор не подумал приписать мне его соавторство; ну так вот, если мне его не дают в качестве такового, заявляю во всеуслышание, что я его беру». Поскольку труда Мишле не оказалось ни в одной книжной лавке Брюсселя, Александр пишет в Париж, чтобы ему его прислали. В ожидании книжки он занимается своими «Мемуарами» и подумывает о том, чтобы использовать воспоминания о собственном детстве, например, в сельских романах, вступив тем самым в соперничестве со своим достаточно недавним, но тем не менее великим другом Жорж Санд. Первый случай представился ему, благодаря прочитанной новелле Хендрика Консьянса «Новобранец», переведенной с фламандского. Он просит у автора разрешения частично воспользоваться его сюжетом. Получив согласие вместе «с небольшой книжкой в сотню страниц», Александр пишет пять томов под названием «Консьянс простодушный», отдавая дань уважения фламандскому писателю (Консьянс — в переводе совесть, сознание. — Примеч. пер.), хотя звучит это название по крайней мере двусмысленно. Это история молодого крестьянина, уроженца Арамона, расположенного неподалеку от Виллер-Котре, взятого в армию помимо его воли и ставшего героем по недоумию, что напоминает роман Гриммельсхаузена «Симплициссимус». Консьянс замечен Наполеоном, потом слепнет и спасен от слепоты совместными усилиями его невесты Мариет и искусного врача. Он возвращается в деревню, но ферма его разгромлена казаками и вот-вот ее отберут за долги. К счастью, Наполеон, возвращаясь из Ватерлоо через Виллер-Котре, в романе оказывается гораздо менее черствым, чем в «Мемуарах», что позволило ему узнать Консьянса и дать ему необходимую для уплаты долгов сумму плюс орден Почетного легиона. Небезынтересно отметить, что друг Гюго и ссыльных республиканцев испытывает потребность представить дядюшку нового в скором времени императора как своего рода «Бога из машины», так он его называет. Кстати, как раз в это же время, в начале 1852-го, он дает согласие на возобновление своей пьесы «Наполеон Бонапарт» 1831 года, и если дело и срывается, то лишь из-за того, что театр Амбигю-Комик отказывается выплатить ему гонорар в тысячу франков. Только ли потребность в деньгах заставляет его дополнить наполеоновские Жития? Возвращаясь к литературе, надо сказать, что «Консьянсом простодушным» Александр хотел потягаться с «Чертовой лужей» Жорж Санд. И это ему удалось: оба романа милы и имеют большой успех. Что толку, если Мари Дюма опять недовольна: «Дорогой отец, у тебя слишком мало таких книг, как «Консьянс». За исключением тех моментов, когда он ей навязывает своих любовниц, Александр ни в чем не может отказать «своему дорогому дитяти с голубыми глазами» [113] Некоторые биографы приписывают просьбы о книгах, подобных «Консьянсу простодушному», младшему Дюма. Однако в Предисловии к «Екатерине Блюм» (издание Le Vasseur, volume 20, p. 4) Александр, обращаясь к своему «дорогому ребенку», прямо говорит: «Тебе лишь через двадцать лет суждено узнать, что значит, когда исполняется сорок». Младший Дюма родился в 1824-м, Мари Дюма — в 1831-м, и ей, стало быть, к моменту написания «Екатерины Блюм» двадцать два года. . И в следующем же году дарит ей «Екатерину Блюм», оглушительный успех и за тринадцать лет до «Дела Леруж» Габорио первый детектив на французском языке.