Михаил Айзенберг - Контрольные отпечатки

– Тут Брежнев внезапно приезжает в Вену, и всю эту детскую оперу срочно высылают домой. Пришлось моему приятелю на все деньги накупить курточек «сафари» – в бешеном количестве.

– Не понимаю, зачем их высылали из Вены? У них в репертуаре есть очень подходящий к случаю спектакль, называется «Лопушок у Лукоморья» …

– Они оба, и Бегин, и Садат, взяли себе одного и того же имидж-мена, из США, естественно. Это человек, который учит, как себя вести и как к кому обращаться. Одному корреспонденту сказать: «Нет, мистер Робертсон», а другому: «Да брось ты, Дик». Ну, разумеется: один еврейчик, другой – дикая арабская скотина, а теперь им обоим надо изображать мировых лидеров .

– Тут и Каверзнев по телевизору высказался о Садате примерно так же: дикая арабская скотина.

– Ну, тогда уж, наверное: дикая антиарабская скотина …

– Мечется этот Картер, пытается что-то сделать, ничего у него не получается, все над ним смеются. Но тех, других, ведь тоже в детстве чему-то учили, они же видят: вот, тоже политик, делает всякие гнусности – детишек целует, с домохозяйками снимается, – а все-таки борется, над чем-то бьется. Вот и им стыдно стало: да-а, действительно… Афганистан… и еще этот, как его?.. Сахаров… и вообще людоедство… ах, людоедство – это не там? Ну, все равно. Давайте что-то заявим, сделаем. Отзовем на некоторое время нашего посла в знак протеста. Ну, отозвали. А нам-то что? Баба с возу – кобыле легче .

– Но почему, Саша? Вот вчера «Голос» сказал…

– «Голос» сказал! Яков Бёме сказал! Кто такой «Голос»? Такой же дурак, как и все остальные .

– Тут как-то пошли мои ходики, которые стоят уже очень давно и безнадежно. Они шли целый день, а ночью опять остановились. Но интересно, что это был за день: первое апреля. И вот пару дней назад они пошли снова. Ну, думаю, несдобровать. И точно: перед этим я ночью писал рецензию, а утром поехал с ней в редакцию. И по пути потерял. Пришлось возвращаться и срочно писать заново, но мне уже кажется, что раньше было куда лучше, – многое забыл. А кроме того, существует вероятность, что эта рецензия появится где-то еще и под другой фамилией. Хотя, конечно, вряд ли ее пропустят в каком-то другом органе .

– Я, кстати, принес вчерашний «Спу тник Кинофестиваля»…

– Ни за одну фразу я не отвечаю. Меня в этом году печатали как никогда плохо. Если и фраза моя, то контекст не мой. Даже опечатки какие-то двусмысленные. Где-то вместо «восторженно целует» напечатали «всесторонне целует» .

– Они взяли двух самых красивых актеров…

– Это Тараторкин-то самый красивый?

– Не надо, Миша, возражать, не надо. Отнеситесь к нему как к репродуктору: вы же репродуктору не станете возражать, верно? Потом выскажете свое мнение, а сейчас пусть договорит: взяли двух самых красивых актеров на роли самых великих поэтов и сделали самый плохой спектакль. А то вы скажете, что актеры не самые красивые, кто-то скажет, что поэты не самые великие и так далее. Я всю жизнь мирился с тем, что перебивают: ну, перебивают, что ж, ладно. А в последнее время стал общаться со всякими иностранцами: им говоришь, они сидят, ничего не понимают, но – не перебивают, дослушивают до конца. Значит, перебивать – это не общее человеческое свойство, а только наше здешнее бескультурье. Теперь вот борюсь .

Как-то Асаркан пришел к нам непосредственно от участкового. Тот его спрашивал, не подвергался ли взысканиям.

– В последнее время, отвечаю, нет, не подвергался. Ловили меня в шестьдесят седьмом, да не поймали. То есть как, говорит, ловили, да не поймали? А так: хотели упечь в психушку на праздники, как всех подозрительных, – на всякий случай. А я уехал. Они даже к Айхенвальдам заезжали, хоть и другой район. Но потом все-таки застали меня – у тех же Айхенвальдов, я за книжкой приехал. А тут дни рождения скоро, поесть дадут, – неохота ложиться. И стал я, как Алик Вольпин, права качать. «Вы что ж, говорю, даже повестку мне не прислали. Я бы все равно не пришел, но все-таки…» – «А-а, говорят, повестка? Вот вам, пожалуйста, повестка». И подписана завтрашним днем. Потом, уже в отделении, чин один мне говорит: «Я знаю, вы хотели уклониться от диспансеризации». – «Ну и как, по-вашему, удалось мне это?» Он посмотрел и говорит: «Ну, удалось». А может, это и не от них шло. Потому что раньше ходила по квартирам «чернуха» – старуха из диспансера – и кричала: «Почему не ложитесь в больницу? Я не хочу из-за вас в тюрьму попадать». Она-то, видно, и писала там: от диспансеризации отказался. И это уже передавали в милицию.

Однажды Смирнов конспиративно шепнул мне в коридоре: «Он уезжает». – «Так что, это дело дней?» – «Может быть, даже минут», – и Лёва сделал страшные глаза.

Потом от Саши пришла фотография с надписью: «Всего за 700 руб. вы можете стать призраком, который бродит по Европе». Но расставание растянулось почти на год.

На последнем «четверге» Саша полвечера был единственным гостем. (Бывали такие неожиданные вечера.) Представилась последняя возможность «поговорить», которой я почему-то не воспользовался. Мне как будто замуровали рот, и я с трудом выдавливал из себя самые простые фразы. Потом пришел Сёма, и разговор полетел по наезженной архитектурной колее до самого последнего 55-го автобуса. Напоследок Саша прочел новому гостю небольшую лекцию о правилах поведения в торговых точках: «Заходя в магазин, помните, что вы пещерный человек и идете охотиться на мамонта: либо вы мамонта, либо мамонт вас. И скорее все-таки он вас. А вы требуете справедливости, когда вся справедливость кончилась еще в семнадцатом году. И тем самым ставите себя с ними на одну доску. Требуете жалобную книгу, начинаете качать права, хотя никаких прав у вас нет и быть не может».

– Я не принес вам то, что хотел, – говорит он, прощаясь. – Руки были заняты. Придется вам ко мне специально зайти.

– Что ж, прекрасно.

– А что «прекрасно»?

– Ну, лишний раз увидимся.

– Ка-ак? И вам нужен лишний раз? – Саша был почти в ярости. – Да что такое происходит? Учитесь у Улитина: как он меня тогда отпустил – одним кивком.

В долгих и близких отношениях двоих людей всегда есть какой-то занавешенный угол, который, как чувствительная фотопленка, не выносит света. Туда не могут заглядывать чужие, да и не должны. Я только вспомню сейчас, что говорил об отношениях Улитина и Асаркана Вадим Гаевский: «Это великое противостояние должно было разрешиться в литературной полемике, в журнальной борьбе и сваре, но – в силу отсутствия таковых – получает чисто житейское разрешение. Бытовые столкновения: влияйте на меня, влияйте…»

Я много раз был свидетелем привычных пикировок Саши и Павла Павловича. Каждый раз это был особый спектакль, очень неожиданный, но одно ощущение перекрывало остальные: чувство защищенности. Ты как за каменной стеной. Рядом с тобой люди, чей опыт настолько превосходит твой, что тебе еще целый век – учиться и учиться…