Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

Они не услышали шагов, поэтому свет вспыхнул резко и неожиданно. Санька зажмурил глаза, а Витька закричал:

— Ну что за дурак! Выключи, предупреждать надо.

В ответ Санька услышал какой-то писклявый, без металла, голос Чугунова.

— Я покажу «дурак»! А очки в туалете драить не желаете? Опять что-то замышляете, голубки. Но я вас выследил. Будете теперь у меня на виду, и чтобы больше в бытовке не запирались. Как только сюда зайдёте – наряд! Но это только первый раз, а второй – два, третий – три. Я возьмусь за ваше воспитание! Вы у меня будете гладенькими. – Сержант зло махал пальцем. – Ох и добренькие у нас командиры. Эх, если бы я был начальником училища или командиром роты, вы бы у меня вместе с голубями вылетели за ворота. В армии главное – устав и дисциплина. А у вас её ни капли, — сержант остановился с поднятым вверх пальцем.

— Всё понятно?

— Не всё. А как гладить? – пожал плечами Витька. – За каждые брюки два, три и четыре наряда?

— Марш! Марш отсюда! – задёргался палец Чугунова. – Чтобы только с ротой, только на виду. Только на глазах.

Целых три дня суворовцы Шадрин и Соболев находились на глазах сержанта Чугунова, поэтому очки в туалете блестели снежной белизной. На четвёртый день Витька взорвался:

— Надоело! До конца училища или мы сотрёмся, или туалет.

— А что мы можем? Мы виноваты, — сказал Санька.

— А мне виноватым быть надоело, — провёл Витька рукой по горлу. – Каждый день виноват! За что виноват? Так всю жизнь можно быть виноватым за себя и за других! За то, что делал, и за то что не делал! Откуда знать, что хорошо, а что плохо? Мы же голубями хотели удивить!

— Удивили! Чуть концерт не сорвали. Думать надо было! И, помнишь, Володя говорил, что наши острые углы надо обточить, чтобы хотя бы друг друга не ранили.

— Но такой обтачкой меня скоро сотрут совсем. А у меня от холодной воды на руках цыпки. Нет, я его проучу. Чугунов меня ещё запомнит!

— А последнее предупреждение Сорокина?

— Сделаю так, что никто, даже ты не узнаешь…

И Витька ушёл в раздумья. Он затих, замолчал и безропотно подчинялся Чугунову. Вечером он молча брал ведро, мыло, тряпки и спокойно принимался за работу. И только Санька переживал, как бы эта тишина не разразилась мощной артиллерийской канонадой по противнику, а, случись ошибка, и по своим войскам. Отец говорил, если на фронте затишье – жди беды. А за Витькой не задержится.

Санька пытался растормошить его, узнать, что тот придумал, но бесполезно. И наконец, через неделю, Витька произнёс:

— Я его опозорю. Над ним всё училище будет смеяться и пальцами показывать.

— Ничего у тебя не получится.

— Ещё как получится, — заверил Витька.

— Но ведь он сержант!

— А если сержант, что нам до конца жизни из туалета не вылезать?..

На этом разговор закончился, и Витька как бы захлопнул дверь в тёмную лабораторию, где готовилось секретное оружие. И Санька опять переживал, как бы оно не сдетонировало, не взорвалось, и он не потерял друга. Единственное, о чём он догадался: испытания намечены на сегодняшнюю ночь.

И первая её половина прошла не спокойно. Санька просыпался, но Витька спокойно посапывал и даже улыбался во сне. И Санька успокоился. Ему снилась прозрачная роща и лучи солнца, которые пробивались через листву. Он видел, как меж берёз течёт ручей, слышал его журчание, и вдруг сильно захотел в туалет. Он проснулся и увидел, как Витька склонился над кроватью сержанта и переливает над ним воду из одной кружки в другую.

— Ты что делаешь, — шёпотом спросил Санька.

— Отвяжись, не мешай! – отрешённо ответил Витька. – Не видишь – Чугунова позорю.

— Зачем?

— Чтоб над ним всё училище гоготало.

— Как это?

— Сейчас он обмочится. А завтра все будут ржать!

— Хватит. Тебя заметят.

— Да я только часок переливаю, а надо, чтоб наверняка.

— Хватит, — настойчиво сказал Санька.

— Ты что кричишь? Сейчас дневальный придёт.

— Хватит, — продолжал настаивать Санька, встал и взял его за руки.

— Уберись, — шёпотом возмущался Витька. – Сейчас на Чугунова капну, и он проснётся.

— Прекращай! – Санька вцепился в него клещом.

— Ну ладно! Если бы не ты… А вдруг не получится. Специально тебе не говорил. Знал, что помешаешь… — И недовольный залез под одеяло…

Сразу же после команды «Подъём!» Санька быстро оделся и, прежде чем выпорхнуть за шинелью и собраться на прогулку, задержался у кровати сержанта и легко вздохнул. Выдержка Чугунова оказалась железной, его простыни были сухими. Но радость была преждевременной. Витькино секретное оружие всё-таки сработало. Сержант ходил по спальне, брезгливо брал двумя пальцами одеяла и обнажал мокрые простыни суворовцев второго взвода. Обладатели позорных простыней густо краснели. – Что это, эпидемия что ли? – возмущался Чугунов, но почему только половина второго взвода?

Но не только второй взвод поразил Витька секретным оружием. В третьем опозорился Женя Белов.

После этого второй взвод на прогулку не вышел, молча застирывался в умывальнике и потом развешивал простыни на дужках кроватей. В казарме до обеда стоял неприятный запах.

После занятий в роту пришёл начальник медицинской службы и долго задавал странные вопросы:

— Что ели? Кому приходила посылка? Кто и чем угощал? – после того, как ответы не удовлетворили его, пошёл в столовую, посмотрел, как сидят суворовцы, и был страшно разочарован, что проштрафившиеся сидели за столами со всеми. – Первый случай в моей медицинской практике, — безнадёжно разводил он руками. – И вообще – загадка медицины!

Чугунов ходил гордый, будто он раскрыл в роте заговор, а Витька скромно молчал и шептал в краснеющее Санькино ухо:

— Полчаса не хватило, а так бы этот павлин хвост не распускал. Ишь какой непобедимый!

Витькиного секретного оружия так никто и не разгадал, и он, довольный тем, что остался вне всякого подозрения, перед обедом ворвался в казарму и заорал:

— Санька, письмо! Второе письмо! Где ты? – и схватив его за рукав, потащив в бытовку.

В первую очередь он громко восхитился словом «Здравствуй, Володя!»:

— Наверно, догадалась!

От Витькиной прозорливости у Саньки что-то сжалось в груди, и он предложил:

— Давай каждый про себя, а то ещё услышат?

— Хорошо, — кивнул Витька, по-кошачьи на цыпочках подошёл к двери, выглянул в коридор, вернулся и уселся на стол. Потом, шевеля губами и ворочая головой, внимательно изучил всю страницу и передал листок.

И тут Санька почувствовал, как у него сначала сжалось, а потом неукротимо, во всю грудь, заколотилось сердце, и от этого воздух с трудом стал протискиваться в лёгкие. Лида, это имя он часто повторял про себя в эти дни, извинялась, что назвала его Володей и благодарила за письмо, которое к своему удивлению, ждала. Она писала, что в этот день, когда его получила, ей было грустно, и вдруг захотелось встретиться с автором письма.