Б Соколов - Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи

До отправления в 5-й запасной кавалерийский полк мы видели нашего ротного командира еще пару раз, и, кажется, он оба раза был навеселе. Что касается командира 189-го запасного батальона, то мы его за все время нашего обучения так и не увидели".

Тут сказалась общая болезнь русской армии, в которой между офицерами и солдатами лежала сословная пропасть. Офицеры редко появлялись в своих ротах, всю заботу об обучении солдат передоверив унтер-офицерам и фельдфебелям. А те, в свою очередь, измывались над солдатами, как хотели. Да и офицер вроде Володина, если появлялся в роте, раздавал зуботычины направо и налево и рядовым, и унтерам. Для затяжной войны, с большими потерями и без видимых успехов русского оружия, такая армия не годилась. Это и доказала вскоре Февральская революция, во время которой роль "горючего материала" сыграли именно запасные батальоны.

В сентябре 1915 года Жукова и его товарищей отправили в 5-й запасной кавалерийский полк, располагавшийся в городе Балаклее Харьковской губернии. Новоприбывших разместили на близлежащей станции Савинцы, где готовились маршевые пополнения для 10-й кавалерийской дивизии. Жукова и других призывников из Калужской губернии определили в драгунский эскадрон. Они огорчились, что не попали в гусары: там и форма красивее, и унтера, говорили, человечнее. Правда, на фронте все равно всем предстояло облачиться в защитного цвета гимнастерки. Яркие гусарские ментики и драгунские кивера остались только для парадов.

Жуков постигал умение ходить строем и сражаться в пешем строю. Драгуны ведь предназначались для действий как в конном, так и в пешем строю, были своего рода "ездящей пехотой". Впрочем, пулеметы, скорострельные орудия и сплошные линии окопов, прикрытые многими рядами колючей проволоки, давно уже заставили кавалерию всех воюющих сторон спешиться. Конные атаки стали большой редкостью. Но драгун, в первую очередь, учили кавалерийским премудростям. Это было сложнее, но и интереснее, чем обучение бойца-пехотинца. Георгий Константинович вспоминал: "Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владению холодным оружием и трехкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не в 6 часов, как в пехоте, - а в 5, ложиться также на час позже.

Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием - пикой и шаткой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили лишь одно: "Терпи, казак (правильнее было бы - драгун. - Я. С.), атаманом будешь". И мы терпели до тех пор, пока уселись крепко в седла".

Крепко сидели в седле новобранцы уже весной 1916 года. Тогда, по словам Жукова: "Из числа наиболее подготовленных солдат отобрали 30 человек, чтобы учить их на унтер-офицеров. В их число попал и я. Мне не хотелось идти в учебную команду, но взводный, которого я искренне уважал за его ум, порядочность и любовь к солдату, уговорил меня пойти учиться.

- На фронте ты еще, друг, будешь, - сказал он, - а сейчас изучи-ка лучше глубже военное дело, оно тебе пригодится. Я убежден, что ты будешь хорошим унтер-офицером.

Потом, подумав немного, добавил:

- Я вот не тороплюсь снова идти на фронт. За год на передовой я хорошо узнал, что это такое, и многое понял... Жаль, очень жаль, что так глупо гибнет наш народ, и за что, спрашивается?

Больше он мне ничего не сказал. Но чувствовалось, что в душе этого человека возникло и уже выбивалось наружу противоречие между долгом солдата и человека-гражданина, который не хотел мириться с произволом царского режима. Я поблагодарил его за совет и согласился пойти в учебную команду, которая располагалась в городе Изюме Харьковской губернии".

Так в "Воспоминаниях и размышлениях", вышедших в свет в 1969 году, маршал рассказал о том, как он попал в учебную команду. Но писателю Константину Симонову в середине 60-х он излагал этот эпизод совершенно иначе: "Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь на войне и вообще в жизни. В сущности, я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском (бывшем Газетном) переулке четырехклассное училище, которое по тем временам давало достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков.

Когда я, девятнадцатилетним парнем, пошел на войну солдатом, я с таким же успехом мог пойти и в школу прапорщиков. Но мне этого не захотелось. Я не написал о своем образовании, сообщил только, что кончил два класса церковно-приходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел.

На мое решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом, и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко.

Я пошел солдатом. Потом кончил унтер-офицерскую школу - учебную команду. Эта команда, я бы сказал, была очень серьезным учебным заведением и готовила унтер-офицеров поосновательнее, чем ныне готовят наши полковые школы.

Прошел на войне солдатскую и унтер-офицерскую науку и после Февральской революции был выбран председателем эскадронного комитета, потом членом полкового.

Нельзя сказать, что я был в те годы политически сознательным человеком. Тот или иной берущий за живое лозунг, брошенный в то время в солдатскую среду не только большевиками, но и меньшевиками, и эсерами, много значил и многими подхватывался. Конечно, в душе было общее ощущение, чутье, куда идти. Но в тот момент, в те молодые годы можно было и свернуть с верного пути. Это тоже не, было исключено. И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, получил бы уже другие офицерские чины, и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции? Конечно, потом, через год-другой, я был уже сознательным человеком, уже определил свой путь, уже знал, куда идти и за что воевать, но тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время у таких же людей из народа, как я...".

Перед нами очередная художественная фантазия, на этот раз на тему: как хорошо, что я не стал прапорщиком и не пошел против большевиков. Правда, язык несколько корявый, потому что Симонов стремился как можно точнее передать жуковские слова, а разговорная речь не такая гладкая, как литературная. Полуопальный маршал разговаривал ведь не просто с писателем, а с членом ЦК. И старался убедить собеседника, что всегда был предан делу партии, никаких уклонов не допускал. Даже в царское время нутром чувствовал, что в офицеры идти не надо. А потом уже стал сознательным и от партийной линии не отходил ни на шаг. Вот он весь перед Константином Михайловичем как на духу. Признается даже в том, чего не было, но могло быть. Слава Богу, не стал прапорщиком, не поддался агитации меньшевиков и эсеров, не попал к белым, а потом в эмиграцию.