Генрих Гротов - Герман Геринг — маршал рейха

— Герман обещал, что всегда будет относиться к тебе, как к своему сыну. Но ты должен сказать ему: я надеюсь, придет день, и он найдет себе ту, которая принесет ему ребенка, которого не смогла дать ему я.

Но, не считая этой проблемы, Карин, по всей видимости, была вполне нормальной и раскованной шведкой и в ее письмах (особенно к сестре Лили) имеется несколько указаний на то, что данный аспект замужней жизни доставлял ей удовольствие. Думать, будто болезненные люди не могут получать удовольствие от сексуальных отношений, значит разделять распространенное заблуждение, и Томас фон Кантцов (который никогда не проявлял никаких признаков ревности в отношении Геринга) замечает, что его мать и отчим делили брачное ложе почти до самого конца.

Однако того, что может и желает серьезно больная женщина, объект ее страсти не всегда может дать ей в должной мере, и для Германа Геринга последние стадии болезни жены, должно быть, сопровождались сильными психологическими стрессами. Мысли о том, что каждый раз, когда он отвечал на желание Карин, их интенсивный эмоциональный и физический контакт может легко убить ее при ее слабом сердце, не могли не сдерживать его, если не парализовывали вовсе. Одна из подруг Геринга позднее говорила, что он признался ей: незадолго до смерти Карин и некоторое время после он был почти недееспособен.

Но, как теперь открыл для себя Геринг, время и хорошенькая женщина могут творить чудеса. С этого момента его жизни начинается история «третьего значительного женского влияния».

Ее звали Эмма Зоннеман, и она была актрисой. Натуральная блондинка тридцати девяти лет (как и Геринг), она обладала теми качествами, которые, как говорят, присущи всем блондинкам, только они не всегда их проявляют: она была веселой, раскрепощенной, великодушной и сексуально привлекательной. Она уже была замужем за актером из Штутгарта, но их совместная жизнь не сложилась, и они полюбовно развелись. В 1932 году Эмма Зоннеман состояла в постоянной труппе Веймарского национального театра уже восьмой год и специализировалась на ролях романтических героинь (которые выходили у нее очень неплохо) и искушенных светских дам (получавшихся менее успешно).

Во многих отношениях она была типичной актрисой, в значительно большей степени, чем типичной немкой, и вы могли бы встретить ее двойника практически в любой труппе профессиональных актеров Запада. Она была до такой степени поглощена своим ремеслом, что, открывая утреннюю газету, читала прежде всего страницы, посвященные театрам и разным представлениям, и редко просматривала новости на других страницах. Ее абсолютно не интересовала политика, и ей было гораздо важнее знать, кто играл Маргариту в новой постановке «Фауста», чем кто там стал новым рейхсканцлером. Труппа актеров Веймарского театра включала немало евреев и наполовину евреев, но мысль, что из-за этого им следует отказать в дружбе, казалась слишком нелепой, чтобы принять ее всерьез. Она говаривала, заставляя морщиться Геринга, когда он слышал эту фразу:

— Все мы здесь цыгане!

Эмма Зоннеман впервые встретила Германа Геринга в 1931 году, когда Карин была еще жива, но это произошло мимолетно и на него никак не повлияло. Веймарскую труппу, которая значительное время проводила, играя по маленьким городам и деревням Гессена, тогда попросили поставить пьесу, написанную баронессой фон Штейн, в баронском поместье вблизи Кохберга.

«Поздно вечером, после окончания спектакля, мне был представлен Герман, — вспоминала впоследствии Эмма. — Не могу сказать, что тогда он произвел на меня глубокое впечатление. Но его жена меня просто пленила.

Сидя на лавочке в парке, куда она выходила в антрактах, она выглядела нездоровой, но от нее исходило такое очарование, которому я не могла сопротивляться. Мне хотелось поболтать с ней, но у меня не было времени, потому что мы должны были повторить спектакль, так как театр вмещал за один раз только сорок человек. Поэтому мне пришлось вернуться на сцену».

На следующий год во время предвыборной кампании в Веймар приехал Гитлер, и представление в тот вечер было отменено, чтобы он мог провести в театре свой митинг. Толпа была такой большой, что Эмме пришлось стоять за кулисами, «откуда, — делилась она позднее, — я могла слышать только обрывки фраз выступавшего и не могла составить нормального впечатления». Но вскоре ее представили Гитлеру, и он серьезно заверил ее, что, когда национал-социалисты придут к власти, он проследит за тем, чтобы в немецкий театр пришло «настоящее артистическое возрождение»: Эмма не могла понять, что он имел в виду, так как считала, что немецкий театр в то время был «очень хорошо развит».

А спустя несколько дней в ее жизнь вошел Герман Геринг. Эмма и ее подруга актриса Ирма имели обыкновение каждый день после репетиции отправляться в местный ресторанчик, чтобы перекусить, а потом шли в кафе «Кайзер» пить кофе с пирожными. В тот день Геринг зашел в кафе вместе с Пилли Кёрнером, и Эмма, не помня точно, кем он был, спросила подругу:

— Ирма, это Геббельс или Геринг?

Ирма хихикнула.

— Геринг, конечно. Ты встречалась с ним в Кохберге.

Именно тогда Геринг подошел и попросил позволения присоединиться к ним со своим другом. Когда обе женщины поднялись и сказали, что они собираются прогуляться, Геринг спросил:

— Можно нам пойти с вами?

Следующие два часа они бродили по веймарскому лесу.

«Впервые в своей жизни, — написала потом Эмма, — я забыла о театре, своих ролях и всем остальном. Я слушала Германа Геринга с удовольствием, которое не могла скрыть. Он говорил о своей жене, которая недавно умерла, с такой любовью и неподдельной печалью, что мое мнение о нем улучшалось с каждым его словом».

У театра они попрощались, и она больше не видела Геринга и не получала от него никаких вестей довольно долгое время — «или мне так показалось». Наконец она получила телеграмму и узнала, что «он все еще думал обо мне, скоро собирался приехать в Веймар и хотел встретиться со мной».

Через несколько дней они встретились вечером, после выступления Геринга на политическом митинге. Что было характерно для Эммы — она не пришла послушать его, чтобы его образ как человека не был разрушен в ее глазах Герингом-политиком. Она пишет:

«После его митинга я присоединилась к нему в „Гольдене Адлер“, ресторане, где мы обычно обедали. Он пришел вместе с Паулем Кёрнером, а со мной пришла Ирма. Это был очень волнующий вечер. Я чувствовала, что моя жизнь вот-вот переменится. Мне только было неудобно перед подругой, я чувствовала, что веду себя подобно молоденькой девчушке — которой я, несомненно, уже не была. Собираясь на встречу, я трижды меняла платье — одно было слишком модным, другое очень простым, и наконец я остановилась на юбке с блузкой. Потом я узнала, что это именно тот вариант, который Герман терпеть не может. Но тогда он едва обратил на это внимание, потому что сам был взволнован, как мне признался позднее. Он проводил меня до дома и оставил. Эта прогулка была недолгой — но она определила всю мою дальнейшую жизнь».