Генрих Гротов - Герман Геринг — маршал рейха

Ей еще никогда не приходилось играть в Берлине, и мысль о такой перспективе — мечта любой немецкой актрисы — заставляла ее трепетать. Эмма была убеждена, что предложение поступило исключительно благодаря ее собственным заслугам, ибо она знала, что театры в Германии теперь находятся под контролем Йозефа Геббельса, а его отношения с Герингом в последнее время осложнились, так что у того не было причин устраивать протекцию его женщине.

Эмма выучила первый акт пьесы и попросила Йоста приехать в Веймар, чтобы он послушал ее на репетиции. Тот сразу приехал и, посмотрев ее, сказал, что был совершенно прав, предоставив именно ей эту роль. Только после этого Эмма прервала свой контракт с Веймарским театром и позвонила Герингу, чтобы сообщить ему эти новости. Он порадовался вместе с ней и довольно засмеялся, когда она сказала:

— Я даже не знаю, что мне доставляет больше удовольствия: играть в Берлине или иметь возможность теперь видеть тебя каждый день.

И только оказавшись в Государственном театре, она узнала, что это заведение, да еще оперу, контролировал не Геббельс, а Геринг и вся труппа, уже искренне негодовала по поводу ее появления, думая, что она расчетливо воспользовалась покровительством и теперь ее пристроили в театр в качестве одной из шпионок ее любовника.

У Эммы имелась собственная комнатка в апартаментах Геринга на Кайзердамм, и она ожидала, что теперь будет в ней жить, но он мягко попросил ее «пока» подыскать себе небольшую отдельную квартиру. В результате она пришла к горестному заключению, что поступила глупо, оставив свою работу в Веймаре. Все, что Геринг мог теперь сделать в такой ситуации — довести дело до конца, и он устроил ее увольнение из театра.

Скоро Эмма обнаружила, что ситуация для нее отнюдь не самая тяжелая. Казалось, Геринг был предан ей больше, чем когда-либо прежде. Он постоянно приходил в ее маленькую квартиру, оставаясь на ночь, был с ней все свое свободное время, и Эмма пришла к мысли, что, видимо, сдерживающим фактором является присутствие в квартире на Кайзердамм его нового слуги, Роберта Кроппа, — Герман, должно быть, не хотел полностью раскрываться при ней. Но позднее она узнала, что в Берлин приезжал Томас фон Кантцов, сын Карин, и Герингу не хотелось, чтобы молодому человеку стало известно, что в его жизни появилась другая женщина.

В это же время Эмма впервые с начала их отношений стала тревожиться за состояние здоровья Геринга. Бодрый и деятельный, каким он выглядел на встрече в Аэроклубе, Геринг на самом деле страдал от переутомления и беспокойства. Он трудился, не зная покоя и отдыха, чтобы привести Гитлера и нацистов к власти, и теперь, когда цель была достигнута, наступила реакция. Внезапно он почувствовал себя ужасно уставшим, и все чаще его стали посещать сомнения — сомнения в правильности действий партии да и в своей личной жизни.

Когда Геринг нервничал, у него просыпался сильный аппетит. А когда он ел, он начинал толстеть. То и дело, даже после того как он побывал днем на банкете, где Геринг обычно ни в чем себе не отказывал, Роберт Кропп заставал его в полночь на кухне уминающим цыплячью ножку или кусок колбасы, запивая их стаканом пивка. Поначалу он краснел и выглядел виноватым, но со временем, когда его отношения со слугой стали проще, он уже не стесняясь будил его среди ночи и говорил:

— Кропп, принесите-ка сыра, сосисок, пирожных и побольше пива! И еще немного взбитых сливок! Весь вечер ничего не ел.

После этого он начинал набивать свой мощный, едва помещающийся в его ночной рубашке с рюшками, живот с наслаждением школьника, устроившего тайное ночное пиршество под одеялом.

В результате его вес быстро достиг 125 килограммов, у него стали отлетать пуговицы, воротники стали тесными, и он начал обильно потеть. Все это только усиливало его неспокойное состояние. Созывались портные, которые пополняли и переделывали растущие кипы его мундиров, костюмов и сорочек ярких цветов, которые он так любил. Аккуратный, всегда тщательно одевающийся Геринг из-за усиливающейся потливости испытывал к себе растущее отвращение, и именно поэтому он так часто на дню исчезал, появляясь потом в новом кителе или новом костюме. В наше время яркий цвет не привлекает особого внимания, но в Берлине 30-х годов он выглядел как павлин на выгуле, и все сразу обращали внимание, когда он опять менял свою сорочку.

Достигнув веса 125 килограммов, который он определил себе как предел, Геринг начинал жить в строгом режиме саун, прогулок и верховой езды, а также принимать пилюли для похудения, и отчаянными усилиями иногда сбрасывал до пяти килограммов за неделю. Но это значительно ослабляло его, и когда он приходил к Эмме в такое время, то просто падал в кресло и немедленно засыпал — выглядел, по ее словам, «как измученный медведь», а скорее, наверное, как выброшенный на берег кит.

В апреле 1933 года, когда близился к завершению один из таких его отчаянных «похудательных» периодов, Гитлер предложил ему возглавить его первую официальную дипломатическую миссию за рубежом. Он и вице-канцлер фон Папен должны были отправиться в Ватикан и убедить папских советников, что национал-социалистический режим вовсе не антикатолический, как свидетельствовали некоторые кардиналы в самой Германии. Геринг встретил перспективу данной миссии без особого энтузиазма — и в связи со своим физическим состоянием, и из-за того, что он, не испытывая особой антипатии к римской католической церкви, вместе с тем не считал, что ее нужно улещивать. Он предоставил фон Папену самому вести большую часть переговоров со святейшим престолом и отклонил предложение позаботиться об аудиенции для него у папы. Вместо этого он и Мильх, который его сопровождал, провели большую часть своего времени в Риме в компании с командующим итальянскими военно-воздушными силами маршалом Бальбо, тоже бывшим пилотом, и Муссолини. Ночи проходили без сна, в веселье и гульбе, и, когда пришло время отъезда, Геринг находился в сильном утомлении.

Он решил вернуться в Германию в день рождения Гитлера, 20 апреля, и в то время как фон Папен и остальные члены делегации отправились домой поездом, Геринг с Мильхом погрузились на трехмоторный «Юнкерс-52», чтобы полететь в Мюнхен через Милан. Когда они взлетели после дозаправки в Милане, погода начала портиться, и экипаж счел необходимым набрать высоту шесть тысяч метров, чтобы подняться над густыми грядами таящих опасность грозовых облаков. Скоро самолет резко пошел вверх и когда Мильх зашел в пилотскую кабину, то увидел, что Геринг лежит на спине с широко раскрытыми глазами и пеной на губах.

Перестало хватать кислорода («неудивительно, что он стал задыхаться, — вспоминал потом Мильх, — Геринг начал ощущать нехватку кислорода, едва мы достигли пятисот метров»), а команда забыла взять с собой дополнительный запас на случай чрезвычайной ситуации. Они расстегнули Герингу ворот и плеснули на него водой, но его лицо все равно оставалось синим, а сам он — в полубессознательном состоянии. Между тем большая высота стала сказываться и на экипаже, и самолет сбился с курса. Мильх велел радисту связаться для помощи с Миланом, но ему сказали, что Милан исчез из эфира после отправки с самолета радиопослания благодарности Бальбо и Муссолини за гостеприимство — с того самого момента, как «мы вылетели за итальянскую территорию».