Василий Соколов - Избавление

Был апрель, в воздухе мельтешили мокрые снежинки. Правда, днем в пригретом воздухе моросит мелкий, сеющий дождь. К вечеру, однако, воздух пронизывает стужа, и все, что за день раскисло, ползло, наполняло водой лунки и окопы, схватывалось в ночь морозом и покрывалось хрупким льдом.

Когда землю сковывало морозом, Нефед Горюнов, довольный, брал в руки ломик или лопату и начинал колупать на дне траншеи корку льда, выбрасывая ее наверх.

- Давайте, давайте быстрее, пока не растаяло! - торопил бойцов. - Лед легче скалывать, чем, когда растает, вычерпывать воду. Недаром же нас из Венгрии срочным этапом перебросили на главное, на Берлинское направление! - заключил он патетически.

Пригревало солнце. И как же был прав Нефед: в окопах не так стыло, и настроение у солдат, как говаривал сам старшина, держится на уровне. Словом, Горюнов мастак на выдумки. Он, к примеру, находил спасение и от зачастивших дождей: прокапывал за брустверами позади окопов и траншей канавки для стока воды, ставил печки для обогрева людей. Все-таки страдания солдат уменьшались, хотя, по правде говоря, и от мокрого снега, и от дождей, и от туманов, по ночам лежащих поверх земли, неуютно и тоскливо становилось на душе. Особенно въедливы были туманы - кажется, проникали в самую душу, вызывали дьявольски унылое настроение.

- Не погода, а одно наказание, - ворчал боец. - У нас в Сибири иное дело...

- Какое дело? - вскидывал брови его напарник.

- Сибиряки на морозе взросли, снегами греются, в снегах купаются, и хоть бы что!.. А тут - хлябь одна.

- Это уж верно, - поддержал сосед. - На дню семь пятниц: ночью вот туман лежал, сейчас дождь как из сита, а немного погодя солнце зачнет парить.

Но были и свои радости в апреле на плацдарме у Зееловских высот.

Все-таки весна брала свое: все смелее из-за тумана проглядывало солнце, и уже начала пробиваться трава, подернулись первой дымкой зелени ближние, аккуратно подстриженные и ухоженные леса. Вчера Нефед привез из тылов ветку зацветающей груши, и все были рады этой ветке - брали ее в руки, нюхали, боясь осыпать хоть один проклюнувшийся бутон.

И тогда, при виде этой ветки, взбудораженные чувства возвращали солдата к человеческой радости, к домашнему уюту. Если к тому же делать было особенно нечего, предавались воспоминаниям, находя в этом утеху.

- Намедни треуголки получил... Сразу два письма, - заговорил Тубольцев.

- О чем же пишут?

- Жена каждую строку окропляет слезами...

- Понятное дело. У женщин всегда на первом месте слезы. Жалостливые да сердобольные!

- Кончайте! - махнул рукой лейтенант Голышкин, всегда настроенный насмешливо и немного скептически. - Женщины слезами заливают истинные намерения. Где слезы, там и притворство.

- Не мудрствуй. Как это так?

- А так. Иная женщина притворством да слезами приваживает к себе мужика.

- Ну, это уж смотря какой мужик, - не выдержал Тубольцев. - Моя не такая. Она, как я сужу по ней, не слезами берет, а степенностью.

- Каждая на свой лад, - разоткровенничался Горюнов. - Моя кучу детишек нарожала, а ласки и нежности еще не утратила. Так, бывало, запоет застольную или в пляску пойдет - пол ходуном ходит... Травы начнем косить - она впереди, только коса вжикает, скирдовать - чья это косынка мелькает? Моей женки... За праздничный стол сядет - улыбкой, как солнцем, одарит...

Вспоминали жен откровенно, будто речь шла о невестах, хвалили их, каждый наперебой хотел сказать что-то необычайно хорошее и доброе о своей ненаглядной, в иных бы случаях и постыдился, а вот теперь, после стольких лет смертельной опасности и разлуки, не мог, сил не хватало ждать, и, поскольку война подходила к завершению, изливал свою душу перед товарищами. Каждый испытывал какое-то тревожно-радостное чувство ожидания, и это чувство заглушало прежние обиды и ссоры, если такое когда-то случалось в семьях; брала верх тоска и даже мука по женской ласке, по дому - по всему, что было так желанно и к чему стремилась исстрадавшаяся душа.

Послышался тоскующий вздох:

- Да-а, весна... Земля в мужской силе нуждается!

Кто-то подхватил:

- Пора бы хозяйство ладить...

- Теперь уж недолго конца ждать, - заверил Нефед Горюнов. - Перевалим через Зееловские высоты - и в Берлин пожалуем.

- Интересно, когда это будет?

Солдаты невольно посмотрели в сторону высот. Круто вздыбленные Зеелевские высоты лежали вдали, как уставшие горбатые верблюды, на них и окраска напоминала шкуры - серо-бурые.

- Много еще крови прольется, пока перевалим через эти высоты, обронил кто-то сокрушенно.

Обронил нехотя, но все разом умолкли при мысли о крови, о смерти. Немецкая полоса обороны и далее, километрах в десяти лежащие Зееловские высоты казались недоступными; все было сильно укреплено и дзотами, и врытыми в землю танками, и расставленными минными полями, проволочными заграждениями; в каждом холмике и каждом взгорке таится смерть.

* * *

Шел отбор в штурмовые группы. Без них не обойтись, поскольку бои предстоит вести неимоверной тяжести - в крупном городе. Об этом речь повели на расширенном заседании Военного совета фронта. Идею подал генерал Чуйков, чья армия прославила себя в Сталинграде. Он так и сказал: "У нас тактика сталинградская. Поведем борьбу на этажах! Как это понимать? Война в городе перенесется в запутанные лабиринты улиц, на этажи, а для успеха необходимо сколотить штурмовые группы. Будем создавать их по приказу, назначая наиболее закаленных и опытных командиров и солдат..."

Идея Чуйкова захватила всех. Не удержался высказаться и начальник политотдела армии Шмелева - Иван Мартынович Гребенников, тоже ветеран-сталинградец. По его мнению, создать группы по приказу не составит труда. Но приказы-то выполняют живые люди, и у них есть сердца и есть разум. Не лучше ли обратиться к тем, кто пойдет добровольно?

- И поверьте моему слову, шагнут коммунисты вперед... Так уж воспитаны партией: где труднее, там - коммунисты.

Военный совет и лично командующий маршал Жуков решили: быть посему!

Прослышав о создании мобильных штурмовых групп и отрядов, Костров заглянул в свой бывший батальон. Заглянул в качестве представителя штаба армии. Попал как раз вовремя. Вечерело. В подлеске, пахнущем прелью прошлогодних лежалых листьев, строится батальон.

Слово берет начальник политотдела Гребенников, прибывший в самый час построения. Говорит о боевом пути: тысячи километров через поля и водные рубежи, через огонь и смерть привели нас к стенам Берлина. И на этом пути душою и сердцем всегда были коммунисты и комсомольцы, люди особой породы... "Почему он так долго говорит? Надо ли кого-то убеждать?" думает Алексей Костров, стоящий сбоку от строя, касаясь рукою мокрого ствола дерева. Оказывается, надо. Дело серьезное. И наконец начальник политотдела подошел к самому главному и последнему: бои на берлинских улицах предстоят жестокие, фашисты явно не хотят сложить оружие и сопротивляемость не утратили. К тому же сражаться доведется в тесноте бесчисленных улиц и кварталов, в домах, на лестничных клетках и этажах. Нужны штурмовые группы и отряды, говорит далее начальник политотдела и обводит, взглядом строй, спрашивает, кто желает вступить в отряды добровольцем?